Первым в лагере появился Пафф. В одно прекрасное утро к нам пришел местный охотник с плетеной корзиной на голове. В ней совсем крохотный поросенок. Вид у него был печальный, и я выяснил почему: вот уже два дня, с тех пор как его поймали, он ничего не ел; согласитесь, что в таком положении даже самая гордая свинья повесит пятачок. Охотник пытался кормить пленника бананами, но бедняга был еще слишком мал для такой пищи. Ему хотелось молочка, и чем больше, тем лучше. Расплатившись с охотником, я достал большую бутыль, наболтал в ней молока с сахаром и, взяв поросенка на колени, попытался покормить. Он был размером с пекинеса, с крошечными копытами и парой маленьких, но весьма острых клыков, которые я вскоре почувствовал у себя в боку.
Детеныш, естественно, никогда не видел бутылочки и отнесся к ней с большим подозрением. Когда я попытался всунуть ему соску, он решил, что я изобрел для него какую-то изощренную пытку. Он вопил, больно лягался копытцами и пытался ударить меня своими миниатюрными клыками. После равной борьбы, длившейся приблизительно пять минут, мы оба оказались так перепачканы молоком, будто нас в нем выкупали; но, как говорится, по клыкам текло, а в рот не попало.
Я снова наполнил бутылку и, крепко зажав свинтуса между коленями, одной рукой открыл ему пасть, а другой попытался влить в глотку немного молока. Поросенок так жутко визжал, что всякий раз, когда мне это удавалось, он тут же выплевывал молоко обратно. Наконец несколько капель все же просочилось внутрь, и судя по тому, что он перестал вырываться и вопить, он почувствовал его вкус. Более того, принялся облизываться и довольно похрюкивать. Я дал ему еще немного – он высосал молоко с жадностью, а потом так присосался, что оторвать его было невозможно; брюшко у него становилось все больше и больше. Наконец, когда в бутылке не осталось ни капли, он отпустил соску, издал долгий вздох удовлетворения и устроился спать прямо у меня на коленях, храпя так, будто гудел целый рой пчел.
Теперь за него можно было не беспокоиться, а несколько дней спустя он вовсе потерял страх перед людьми. Едва завидя, что я приближаюсь к загону, он принимался радостно хрюкать, подбегал к прутьям и переворачивался на спину, чтобы я почесал ему брюшко. Когда наступало обеденное время и в поле его зрения попадала желанная бутылка, он высовывал пятачок наружу и поднимал такой визг, будто его всю жизнь держали на голодном пайке.
Через две недели у Паффа появилась подружка по имени Блоу. Она тоже была поймана в лесу охотником-африканцем и тоже энергично протестовала против пленения. Охотник с добычей еще только направлялся ко мне, а я уже понял, кого он несет. Я посадил ее в соседнюю с Паффом клетку, поскольку боялся, что она, будучи крупнее Паффа, станет обижать его.
Пафф отреагировал на появление гостьи обычным истошным визгом. Она же, увидев себе подобного, наоборот, перестала вопить и подошла рассмотреть его поближе. Они радовались встрече, словно давно не видавшиеся брат и сестра. Я же, умиленный тем, как они тянут сквозь прутья пятачки, решил посадить их в одну клетку.
Давно бы так! Поросята бросились навстречу друг другу и взволнованно друг друга обнюхали. Громко захрюкав, Пафф ткнул Блоу пятачком в ребра. Та, хрюкнув в ответ, пустилась скакать по клетке. Какая веселая началась погоня! Пафф гонялся за Блоу по кругу; она то убегала от него, то бежала рядом, пока игра в догонялки не утомила обоих и они не завалились спать на банановые листья, храпя так, что дрожала вся клетка.
Вскоре Блоу научилась пить из бутылки не хуже Паффа, но поскольку она была старше, в ее меню включалось и кое-что посущественней. Каждый день, когда поросята выпивали свое молоко, я ставил в клетку поднос с мягкими фруктами и овощами, и Блоу все утро развлекалась тем, что мечтательно рылась в них. Паффу это очень не нравилось, и виной тому было отнюдь не свинское поведение Блоу за обедом. Он был еще слишком юн и не мог есть твердую пищу, но понять этого почему-то не хотел и очень обижался, что его подружке дают фрукты, а ему нет. Чувствуя некую ущербность, он, скорчив недовольную мину и что-то сердито бурча себе под нос, стоял и безотрывно наблюдал за тем, как она ест. Порой он пытался оттеснить ее от подноса, толкая пятачком; тогда Блоу прерывала свои мечтания среди раздавленных бананов и, сердито визжа, отгоняла его в противоположный конец клетки. Чем больше времени проводила Блоу у подноса с фруктами, тем больше злился Пафф.
Наконец ему пришла в голову мысль, что самый простой способ получить добавку – это пососать хвост у подружки. Возможно, он чем-то напомнил ему соску, но, так или иначе, поросенок решил, что, если долго сосать, что-нибудь да высосешь. Теперь каждый день, когда, пофыркивая, Блоу рылась во фруктах, Пафф безмятежно сосал ее хвост. Пока он просто сосал, она не обращала никакого внимания, но когда он, раздраженный, что желанное молоко так долго не появляется, пускал в ход свои маленькие острые клыки, Блоу разворачивалась, била его копытом под ребра, прогоняла в противоположный конец клетки и, сердито ворча, возвращалась к еде. Кончилось тем, что я вынужден был их разлучить: Пафф с таким энтузиазмом сосал хвост у Блоу, что на нем совсем не осталось шерсти. За время разлуки хвост обрел свой первоначальный вид, а Пафф научился есть твердую пищу.
По неведомым мне причинам Блоу оказалась куда трусливее Паффа. Поняв это, он не упускал случая попугать ее. То прятался за ограждением, а когда Блоу проходила мимо, неожиданно выпрыгивал из своего убежища, то притворялся спящим и вдруг с громким хрюканьем вскакивал на ноги. Однажды он так напугал ее, что она упала на поднос с едой и вылезла оттуда, благоухая бананами и манго.
Пафф выдумал оригинальную шутку, которую любил разыгрывать по утрам, когда я вычищал клетку. После уборки я насыпал в углу кучу сухих банановых листьев – вместо постели. Пафф тут же зарывался в нее с головой и терпеливо, иногда до получаса, ждал, пока Блоу не выйдет на поиски. Тут-то он и выскакивал с диким визгом из кучи и гнал ее через весь загон. Это повторялось иногда трижды за утро, но бедняжка Блоу, похоже, не извлекала для себя никаких уроков. Всякий раз, когда он, словно полосатая ракета, вылетал из-под кучи, она убегала что есть мочи, очевидно думая, что на нее напал леопард или кто-нибудь в этом роде. Так они целый день гоняли друг друга и устраивали всякие фокусы, а к концу дня так изматывались, что сил у них оставалось только на ужин. Иногда они так с соской и засыпали, и мне приходилось их будить, чтобы они допили молоко. После этого, сонно ворча, они зарывались в свои листья и храпели в унисон всю ночь.
Как раз в тот час, когда засыпали хрюшки, пробуждались обитатели соседней с ними клетки. Это были лемуры из рода галаго – крохотные создания размером с новорожденного котенка, чем-то напоминающие сову, чем-то белку, но с примесью обезьянки. У них густая мягкая серая шерстка и длинные пушистые хвосты. Руки и ноги похожи на обезьяньи, а огромные золотые глаза сходны с совиными. Целый день эти зверюшки спят, свернувшись калачиком, а с заходом солнца просыпаются и высовываются из своей спаленки, сонно позевывая и глядя на все удивленными глазами. Потом, по-прежнему зевая и потягиваясь, они медленно выходят в клетку, садятся в кружок и принимаются умываться и чиститься.
