Заботливый хозяин и прекрасный рассказчик был чрезвычайно интересным собеседником. Теперь-то я, естественно, никогда не узнаю, не пускал ли он намеренно в ход все свое очарование, чтобы обольстить меня. Хотелось бы думать, что это не так, что он действительно проникся ко мне симпатией и ему нравилось мое общество. Конечно, теперь это уже не играет никакой роли. Во всяком случае, я с каждым днем все сильнее привязывался к нему.
Я всегда был склонен к уединенному образу жизни, друзей - близких друзей - у меня было мало, и виделся я с ними раз или два в году, не больше. Однако дни, проведенные в замке вместе с Гидеоном, возымели сильное действие на меня. Я стал задумываться, верно ли оставаться таким затворником. Подумал вдруг о том, что все мои друзья принадлежат к другой возрастной группе, намного старше меня. Гидеон, если причислять его к ряду моих друзей (как я это делал тогда), единственный был примерно моего возраста. Под его влиянием я становился более общительным. Помню, однажды вечером, сжимая белыми зубами сигару и щурясь на меня сквозь облачко синего дыма, он сказал: “Беда в том, Питер, что тебе грозит опасность стать молодым рутинером”. Тогда я, разумеется, рассмеялся, однако, поразмыслив, понял, что он прав. Понял также, что, когда придет время покинуть замок, мне будет недоставать общения с этим беспечным человеком, возможно, даже больше, чем я был готов в этом признаться самому себе.
О своих многочисленных родичах Гидеон говорил тепло, но с оттенком иронии, рассказывал истории, рисующие их чудачества или глупости, однако ирония его была беззлобной, с преобладанием нелицеприятного юмора. Тем удивительнее казалось мне, что он лишь однажды заговорил о своем дядюшке-маркизе. Мы сидели вечером на террасе, провожая глазами обитающих в дуплах дубов сипух, которые проносились в поисках добычи над лужайками перед нами. Я описывал ему одну книгу, полагая, что осенью ее можно будет приобрести на аукционе за две тысячи фунтов. Дескать, это серьезный труд, способный занять достойное место в библиотеке Гидеона среди других трудов на ту же тему. Я мог бы принять участие в торгах… Гидеон щелчком отправил окурок сигары через балюстраду на клумбу, где тот остался лежать, будто огромный красный светлячок, и тихо рассмеялся.
- Две тысячи фунтов? Дорогой Питер, к сожалению, я не настолько богат, чтобы позволить себе такое удовольствие. Вот если бы умер мой дядюшка…
- Дядюшка? - осторожно произнес я. - Я не знал, что у тебя есть дядюшки.
- Только один, слава Богу, - сказал Гидеон. - Но, к сожалению, он сидит на сундуке, где хранится состояние нашего семейства, и эту старую свинью ничто не берет. Ему девяносто один год, а когда я видел его года два назад, на вид никто не дал бы ему больше пятидесяти. Тем не менее он не бессмертен и сколько бы ни упирался, рано или поздно дьявол прижмет его к своей груди. В тот счастливый день я унаследую хороший куш и библиотеку, которой даже ты, дорогой Питер, позавидуешь. До тех пор не могу позволить себе тратить по две тысячи на книги. Однако ждать башмаков мертвеца скучнейшее занятие, и мой дядюшка - не самый занимательный предмет для разговора, а потому давай лучше выпьем вина и потолкуем о чем-нибудь приятном.
- Не занимательный, говоришь? Тогда он совершенно не похож на остальных твоих родственников, про которых ты рассказывал, - небрежно заметил я, надеясь в душе, что Гидеон поведает кое-что еще об этом нехорошем дядюшке.
- Что правда, то правда, - сказал он, помолчав, - совсем не похож. Но как в каждой деревне есть свой дурачок, так и в каждой семье не обходится без паршивой овцы или безумца.
- Ну что ты, Гидеон, - возразил я. - Зачем же так резко?
- Ты так думаешь? - спросил он, и в свете угасающего дня я рассмотрел капли пота на его лице. - Считаешь, я чересчур жестоко отзываюсь о своем дражайшем родиче? Однако ты не имел удовольствия встречаться с ним, верно?
- Верно, - ответил я.
Обеспокоенный крайней горечью, звучащей в его голосе, я уже готов был оставить эту тему, явно неприятную для моего друга.
- Когда умерла моя матушка, - продолжал он, - мне пришлось не один год прожить в обществе моего дорогого дядюшки, пока я не смог освободиться от него, получив скромную сумму, завещанную мне отцом. Десять лет провел я в чистилище - в обществе этого мерзавца. Десять лет не проходило дня и ночи, чтобы мне не довелось испытать дикий ужас. Его порочность не поддается описанию, и он ни перед чем не останавливается, добиваясь своего. Если дьявол бродит самолично по земле под видом человека, то не сомневаюсь, что он надевает на себя отвратительную шкуру моего дядюшки.
Он резко встал и пошел в дом. Меня озадачила и встревожила горячность, с какой были сказаны эти слова. Я колебался, следует ли пойти за ним или нет, но тут он вернулся, неся графин с бренди и рюмки, сел и налил нам обоим.
- Ты уж извини меня, дорогой Питер, за этот спектакль, за то, что я навязал тебе мелодраму, чье место скорее в парижском театре “Гран Гиньол”, чем на этой террасе, - сказал он, протягивая мне рюмку. - Боюсь, мне вредно говорить об этой старой свинье, моем дядюшке. Одно время меня преследовал страх, потому что мне казалось, будто он завладел моей душой… сам знаешь, дети чего только не выдумают. Не один год прошел, прежде чем я избавился от этого наваждения. И все же до сих пор, как видишь, не могу спокойно говорить о нем, так что давай лучше выпьем и потолкуем о чем-нибудь другом, идет?
Я поспешил согласиться, и мы продолжали беседовать еще час-другой. Но в тот вечер я единственный раз видел Гидеона по-настоящему пьяным. Ложась спать, я винил в этом себя, понимая, что основательно испортил ему настроение, настояв на том, чтобы поговорить о его дядюшке.
В последующие четыре года я все ближе узнавал Гидеона. Приезжая в Англию, он останавливался у меня, а я не раз с великим удовольствием гостил в Шато Сен-Клэр. Потом он куда-то исчез на полгода, оставалось только предположить, что им овладела, выражаясь его словами, “охота к перемене мест”, и он решил, как это бывало с ним, съездить в Египет, или на Восток, или в Америку. Как раз в это время я был по горло занят делами, и мне, по правде говоря, было не до того, чтобы размышлять о странствиях Гидеона. Но вот однажды вечером, когда я вернулся на свою Смит-стрит смертельно усталый после долгой поездки в Абердин, дома меня ожидала телеграмма от Гидеона.
“Приеду Лондон понедельник тридцатого можешь ли встретить тчк Дядюшка умерщвлен мне досталась библиотека возьмешься ли каталогизировать оценить тчк объясню все при встрече привет Гидеон”.
Меня позабавило, что Гидеон, всегда гордившийся безупречным знанием английского языка, написал не “скончался”, а “умерщвлен”. Однако, когда он приехал, я узнал, что именно так обстояло дело, во всяком случае, по всем наличным признакам. Гидеон прибыл поздно вечером, и мне с первого же взгляда стало ясно, что он пережил нечто ужасное. Не могла же потеря дядюшки подействовать на него так сильно, сказал я себе. Этот факт, скорее, должен был обрадовать Гидеона. Но мой друг сильно осунулся, красивое лицо его было бледно, глаза, под которыми обозначились темные круги, утратили былой блеск и живость. Приняв дрожащей рукой бокал с его любимым вином, он опустошил его одним глотком, словно это была вода.
