Нажав пальцем на сосуд, чтобы остановить кровотечение, я другой рукой направил туда струю из аэрозоля. Видимо, я перестарался, потому что гениталии Питера, окутанные облаком паутины, мигом уподобились одному из наиболее пышных и своеобразных южноамериканских птичьих гнезд. Кровотечение было остановлено, однако я спрашивал себя, не начнет ли эта конструкция сжиматься, высыхая. Мои опасения не оправдались, и через несколько секунд я заставил Питера живо одеться, после чего мы помчались в аэропорт, где в последнюю минуту успели занять свои места в самолете.
В Нью-Йорке я снова встретился с Томом Лавджоем, и мы разработали юридическую формулу, согласно которой появился Международный трест охраны диких животных в качестве отделения нашего Треста, наделенного полномочиями собирать средства для наших целей. Пожалуй, вернее будет сказать, что я изложил Тому, в чем нуждается Джерсийский трест, а он уже мастерски разработал соответствующий план.
Конечно, не всегда процедура сбора подаяния доставляет удовольствие, но в данном случае я был вполне вознагражден встречами с чудесными, щедрыми людьми, которые к тому же сплотились вокруг идеи МТОДЖ и учредили наш первый Совет директоров. В последующие годы благодарность нашим друзьям неизменно росла, ибо большая часть щедрых взносов и грантов поступает из-за Атлантики, и без такой замечательной помощи наше развитие шло бы куда медленнее. Однако я должен подчеркнуть, что столь желанный американский экспорт не ограничивается долларами, и тут самое время вернуться к мадагаскарским лемурам, выступающим в несколько неожиданной роли сватов.
Дьюкский университет в Северной Каролине по праву славился своей коллекцией лемуров, самой большой за пределами Мадагаскара, и его сотрудники достигли замечательных успехов в изучении и размножении этих животных. Тем сильнее было мое потрясение, когда в письме профессора Франсуа Бурльера (одного из виднейших приматологов Франции), члена нашего Научного совета, я прочел, что поговаривают об отказе университета от упомянутой коллекции из-за недостатка средств. Профессор спрашивал: не может ли Трест что-нибудь сделать? Разумеется, финансовой помощи мы не могли оказать, однако если страшная новость о нависшей над коллекцией угрозе подтвердится, мы постарались бы приютить несколько видов. Как раз в это время я собирался вновь направиться со своим кувшином к источнику американских долларов, а потому позвонил в наше заокеанское отделение и сказал, что хотел бы до начала нового разбойного набега на Америку посетить Дьюкский университет. За согласием дело не стало, и мы договорились, что я полечу в Дарем, где меня встретит многострадальная Марго Рокфеллер, чья дочь Кэролайн училась в том самом университете. Исполненная, как всегда, энтузиазма, Марго ждала меня в аэропорту, и по дороге в университет я просветил ее относительно важности дьюкской коллекции приматов.
— Но если они так чертовски важны, — последовал естественный вопрос, — почему университет не желает их содержать должным образом?
— Понятия не имею. Могу лишь предположить, что бывшие его питомцы больше заинтересованы в поддержке местной футбольной команды, чем каких-то там вонючих лемуров.
— Ну, знаешь, это просто позор, если коллекция в самом деле так важна, — воинственно заключила Марго.
Прибыв на место, я обнаружил, что для нас, как говорится, расстелили красную ковровую дорожку. Сразу же началась экскурсия в сопровождении гогочущих профессоров. Три часа я пребывал в своей стихии, переходя от клетки к клетке и любуясь дивными животными — яркими, как флаг, рыжими вари, сидящими в ряд этаким декоративным бордюром кольцехвостами, сифаками, одетыми в светлую серебристую шерсть, с огромными золотистыми глазами на бархатно-черной мордочке — ни дать ни взять старинные детские игрушки «мартышка на ласточке». Были тут и лемуры-монгоц с мехом разных оттенков шоколадного цвета, чьи светлые глаза почему-то придавали им хищный вид, карликовые лемуры, пушинками порхавшие по воздуху в своих клетках, на голове величиной с грецкий орех — большущие глаза цвета топаза и тонкие лепестки ушей.
За ленчем мы только и говорили что о лемурах, и я видел, как бедняжка Марго скучнеет под напором научных словоизлияний. Да я и сам довольно туго соображал после длительного перелета. Перекусив, мы еще два часа пообщались с лемурами; наконец мы с Марго побрели обратно в свой мотель, памятуя, что добрейшие профессора устраивают вечером званый обед в нашу честь.
— Честное слово, не выдержу, — жалобно произнесла Марго. — Вообще-то я не против, но я и половины не понимаю из того, что они говорят. Эти люди всегда употребляют такие многосложные слова?
— Всегда, — печально отозвался я. — Сразу видно, ты не привыкла общаться с учеными людьми, которые не водят знакомства с такими невежественными простолюдинами, как мы с тобой.
— Не знаю даже, как я вынесу этот обед, — сказала Марго.
— А тебе и не обязательно приходить. Обед-то ведь в мою честь. Мне придется пойти, а ты можешь сказать, что подвернула ногу или еще что-нибудь.
— Нет, милый, — мученическим тоном возразила Марго, — я оставалась тебе верна до сих пор, не изменю и сегодня вечером.
— Зайди в мой номер перед выходом, и я налью тебе стаканчик, чтобы настроить на нужный лад для вечеринки, — заключил я.
Мы и впрямь попытались настроиться при помощи бутылочки виски и явились в дом, где был назначен прием, порозовевшие и полные поддельного благодушия. К счастью, остальные гости уже успели пропустить по два-три стаканчика (таких размеров, какие увидишь только в США), а потому наше появление прошло незамеченным. Все профессора пришли со своими женами, кои тоже изъяснялись многосложными словами. Куда до них нам с Марго… Ее лицо выражало полную растерянность, да я и сам лихорадочно озирался в поисках укромного уголка, когда мой взор вдруг остановился на весьма привлекательной молодой женщине, которая сидела на мягком пуфе, потягивая какой-то напиток. Посмотрел на ее пальцы — колец нет, посмотрел кругом — нет ли вблизи ее какого-нибудь исполненного собственнических чувств мускулистого молодца. Никого. Одна из милых мне черт Америки — вы можете подойти к незнакомке и представиться, не опасаясь, что она лишится чувств от ужаса. И я не стал мешкать.
— Привет, я — Джерри Даррелл.
— Знаю, — сказала она. — Я Ли Макджордж.
— Чем вы занимаетесь? — спросил я. «Хоть бы не ответила, что помолвлена с одним из профессоров и обручальное кольцо находится в чистке».
— Научными исследованиями, — сказала она.
— И что же вы исследуете?
«Хоть бы не ответила — психологию, или ядерную физику, или исторические драмы второй половины XVII века…»
— Я изучаю общение животных, во всяком случае такова тема моей докторской диссертации.
Я ошалело воззрился на нее. Назовись она дочерью индейского вождя и марсианки, и то я не был бы так поражен. Общение животных во всех его видах
— предмет, безмерно интересующий меня.
— Общение животных? — тупо молвил я. — Вы подразумеваете всякие эти свисты, хрюканье, писк и прочие звуки, при помощи которых животные общаются друг с другом?
