— Привет, Грэйс, — сказал он.
Стремясь исправить положение, я поспешил взять слово.
— Ваша светлость чрезвычайно добры, что нашли время для нас, — пролепетал я. — Разрешите представить вам доктора Лавджоя, председателя нашего американского Совета, а моя фамилия Даррелл.
После чего мы сели вместе с княгиней на широкий диван и попытались рассказать ей про цели нашего Треста. Как ни терпеливо внимала княгиня, я не сомневался, что услышу отрицательный ответ на нашу просьбу. Ее светлость приняла нас только ради своей дружбы с Нивеном и теперь подыскивает вежливые слова для отказа. Пришло время выкладывать козырную карту. Только она заговорила про обилие всяких обязательств, а «…потому вряд ли…», как я положил ей на колени большой снимок нашего новорожденного горилленка, лежащего на животике на белом махровом полотенце. Остановившись на полуслове, княгиня восторженно вскрикнула будто школьница. «Утю-тю-тю» не сорвалось с ее губ, но я чувствовал, что еще немного, и она начнет сюсюкать.
— Ваша светлость, — сказал я, — перед вами как раз одно из тех животных, которым мы стараемся помочь выжить.
— О, какая прелесть, — проворковала она. — В жизни не видела ничего прелестнее. Можно, я покажу этот снимок мужу?
— Он ваш, я специально привез его вам.
— О, большое спасибо, — произнесла она, не отрывая от снимка глаз, отуманенных нежностью. — А теперь скажите, чем я могу вам помочь.
Покидая дворец десять минут спустя, мы могли поздравить друг друга с тем, что патронессу американского филиала нашего Треста зовут ее светлость Грэйс, княгиня Монако.
— Я знал, что фотография горилленка добьет ее, — торжествующе сказал я Тому, когда мы садились в такси. — Все женщины, кому я показываю этот снимок, сходят с ума. Действует на их материнский инстинкт.
— А по-моему, твой снимок тут ни при чем, — отозвался Том.
Я уставился на него.
— Как это понимать — ни при чем? — возразил я. — Именно снимок решил исход дела.
— Ничего подобного, — ухмыльнулся Том. — На самом деле ее покорило пятнышко яичного желтка на моем галстуке.
Глава пятая. ВОЗВРАТ В ПРИРОДНУЮ СРЕДУ
Много лет назад, когда наш Трест только начинал свою деятельность, я пытался разъяснить людям, для чего мы разводим животных в неволе. Всякий раз меня спрашивали: «А кого вы вернули обратно?» — так, будто все дело сводилось к тому, чтобы размножить несколько особей, затолкать в клетки, отвезти на родину вида и выпустить в ближайший лес. Ничего подобного…
Сама задача разведения видов в неволе сопряжена со многими проблемами, однако, решив ее, то есть благополучно пройдя первую и вторую стадии нашего «многогранного подхода», можно всерьез приступать к стадии номер три — возвращать выращенных вами особей в природную среду: туда, где данный вид уже вымер, в районы естественного обитания вида, в места с подходящими условиями по соседству или в ареалы, где эндемичная дикая популяция нуждается во вливании свежей крови. Третья стадия — самая сложная.
Сложность заключается в новизне этого дела, речь идет, если хотите, о совершенно новом искусстве, и мы учимся на ходу. Начать с того, что нет двух видов с одинаковыми запросами, каковые и необходимо тщательно изучать. Далее, нельзя взять животное, рожденное в неволе в третьем или четвертом поколении, и просто водворить его в природную среду. При всем обилии пищи кругом оно скорее всего погибнет, ибо приучено есть фрукты и прочий приготовленный корм из мисок. Все равно что привычного к роскошным гостиницам потомственного миллионера поместить на застланной газетами скамье в парке, предоставив добывать пищу в мусорных контейнерах. Без основательной подготовки он не освоится с новым образом жизни.
Разработанные пока что методы достаточно просты, но, как я уже говорил, процесс должен учитывать особенности конкретного животного, да и конкретного места. Наша первая попытка вернуть на Маврикий розового голубя — наглядный пример того, как легко потерпеть неудачу. Мы решили для первого раза воспользоваться, так сказать, «пересадочной станцией» в Памплемусском ботаническом саду. Здесь на обширной площади предостаточно листьев и плодов, к тому же сад пересекает множество дорожек, облегчая наблюдение за реакцией и передвижениями птиц. Итак, мы соорудили специальный птичник с двумя отделениями — одно для пары голубей, коих мы наметили выпустить на волю, другое — для пары, играющей роль манных птиц, чтобы первая пара не покидала совсем ботанический сад.
Кандидатов на освобождение тщательно отобрали в питомнике на Блэк-Ривер
— комплексе птичников и вольеров, построенных и оборудованных маврикийскими властями при финансовой поддержке нашего Треста. После того как голуби освоились в новой обители, наступил великий «выпускной» день. По этому случаю я прилетел на Маврикий, и мне было доверено осуществить заветное действо. Было задумано, что, очутившись на воле, птицы смогут по-прежнему использовать птичник как убежище, и там их всегда будет ждать корм. пока они не привыкнут сами добывать пропитание. Прибыв на место в назначенный день, я размашистым движением (великое событие!) дернул веревочку, призванную поднять дверцу, открывая пленникам путь на свободу. Веревочка порвалась.
Наступила неловкая пауза, пока кого-то послали за другой веревочкой. В эту минуту я с глубоким сочувствием думал о нарядных дамах, которые раз за разом без успеха пытаются разбить шампанское о борт спускаемого на воду океанского лайнера. Наконец веревочка появилась и дверца послушно поднялась. Голуби не подкачали — вылетели на волю и опустились на крышу птичника. Мы надеялись, что они на этом не остановятся и перелетят на деревья. Не тут-то было. Они продолжали флегматично восседать, не мигая, на птичнике, точно этакие придурковатые изделия чучельника. Посмотрели бы на них сейчас все эти болваны, которые толкуют о жестокости неволи и сладости свободы.
Задним числом мы пожалели, что об этой первой попытке никого не известили, хотя тогда это казалось вполне разумным. Всего в Памплемуссе было выпущено одиннадцать птиц, и они, набравшись постепенно храбрости, принялись вкушать плоды обретенной свободы, исследуя все закоулки ботанического сада. Где и столкнулись вскоре с опасностью — по саду бродили мальчишки с рогатками, любители мяса сизарей. Разве можно было требовать, чтобы они отличали розового голубя от сизаря, разве что первый был пожирнее и казался более желанной добычей (на самом деле мясо розового голубя несъедобно из-за неприятного вкуса). Добавьте к этому граничащую со слабоумием доверчивость розовых, и станет ясно, что они были обречены. Не один из выращенных нами голубей пал жертвой смертоносного оружия юных охотников. Могут спросить: а повлияла бы на ход событий предварительная пропаганда в печати? Влияют ли такие кампании на мальчишек с рогатками? Как бы то ни было, несмотря на их проделки, несколько розовых голубей составили пары и принесли потомство, хотя и бросили птенцов на ранней стадии, вероятно спугнутые людьми.
Достаточно сказать, что наш первый опыт никак нельзя было назвать блестящим успехом, а потому мы отловили уцелевших птиц и вернули на Блэк-Ривер. Правда, какой-то урок мы извлекли. Птицы не устремились тотчас в голубые дали, а оставались поблизости от того места, где их выпустили и где их можно было подкармливать, позволяя осваиваться с непривычной обстановкой. Кроме плодов и листьев местной флоры они питались также экзотическими растениями — важное наблюдение, поскольку экзоты наводнили маврикийские леса, куда предполагалось возвратить розовых голубей. И наконец, мы доказали, что птицы, выращенные в неволе, способны размножаться, очутившись на свободе.
