Пока я размышляла, чтобы еще возразить, Анри легонько подтолкнул меня к двери.
– Иди. Не стой столбом.
Вот тут даже обидеться не получилось, потому что я и правда стояла столбом. Там, где поставили. Но после его слов слегка ожила.
– Думаешь, ей понравится?
– А ты проверь, – коварно усмехнулся он. – И не бойся, что вы помиритесь. Просто тогда тебе придется любить ее еще больше.
А потом вытолкал меня из кабинета и, пока я не успела возмутиться, захлопнул дверь, отрезая последний путь к отступлению. Иначе меня было не пронять, но даже сейчас несколько минут стояла в коридоре, собираясь с силами. Только когда из-за двери донеслось грозное: «Тереза, тебя отнести на руках?» – решительно направилась к лестнице.
Софи была у себя, они с Лави устроили Лилит в кукольном домике. Точнее, мышь устроилась там сама и мирно спала. Кошмар лениво ловил кисточку, которой с ним играла сестра, но стоило мне шагнуть в комнату, сделал вид, что она его совсем не интересует. Вытянул вперед лапы и задрал голову, словно вопрошая, зачем я нарушила их уютный мирок.
– Как у вас дела? – поинтересовалась скорее для храбрости, чем потому что меня это действительно волновало.
– Уложили спать Лилит, – серьезно заявила Лави. – Сейчас заберу с собой одного серого разбойника и тоже пойду собираться ко сну.
Время и впрямь было если не совсем позднее, то около того. Матушка уже давно легла, но пониманию и чуткости Лави я не переставала удивляться.
– Когда вам потребуется Элинор, сестрица?
Леди Илэйн все-таки настояла на том, чтобы камеристка Лави прислуживала мне и Софи. Пришлось согласиться, потому что если матушка на чем-то настаивала, проще было ее послушать. Хотя бы из сострадания к камеристке, которой могло влететь ни за что не про что. Просто потому что она с недостаточным рвением угождала мне или дочери и тем самым оттолкнула нас от выбора в ее пользу. Но я все-таки старалась сильно девушку не загружать.
– Чуть попозже.
– Хорошо. Тогда пока ее займу я. Доброй ночи, Софи!
– Доброй ночи, леди Лавиния!
Оставшись наедине с дочерью, я вдруг поняла, что смелость леди Терезы совсем не распространяется на такие вот случаи. Возможно потому, что для меня это было по-настоящему, очень-очень важно, а может быть потому, что Софи в последние дни снова стала ко мне чуточку ближе, и сейчас я понимала, что не готова этого лишиться. Просто не смогу. Как раз в тот момент, когда я уже собиралась под благовидным предлогом удрать к себе, а вернуться без карт, Софи заметила сверток.
– Ой! Что это? Ты что-то мне принесла?
Глаза ее загорелись любопытством.
Наверное, это меня и добило: еще несколько дней назад Софи промолчала бы, если бы я вкатила за собой буфет на колесиках или коробку размером с кукольный дом.
– Да, – сказала негромко. – Это…
Поняла, что продолжить не смогу, поэтому просто протянула карты ей.
Дочь вскочила, взяла сверток и быстренько развернула. Я же сцепила пальцы за спиной – так, что ногти впились в ладонь, и даже дышала, кажется, через раз.
Вот Софи подняла голову. В расширившихся глазах – удивление, недоверие, и… что-то еще. Что еще, я понять не могла, поэтому закусила губу.
– Знаю, что они непохожи, – прошептала я. – И что те были подарком. Дорогим твоему сердцу подарком. Я не хотела, чтобы так случилось, Софи, но так случилось. Изменить этого я уже не смогу. Но я могу попросить прощения. И я прошу прощения не только за то, что случилось тогда, но и за те дни… в которые мне так тебя не хватало.
Дочь молчала. Кусала губы и молчала.
Глупо было надеяться на то, что карты что-то изменят. Лучше было бы позволить ей забыть, и…
– Мамочка!
Софи бросилась ко мне раньше, чем я успела вздохнуть. Обняла и прижалась, уткнувшись лицом в платье. Я даже не сразу поняла, что она плачет: не просто плачет, захлебывается рыданиями, так похожими на взрослые – беззвучными, но глубокими, горькими, очищающими.
– Это я должна просить прощения, – пробормотала она сквозь слезы. – Прости, пожалуйста… я была такой мерзкой… Но я так боялась, что стану тебе не нужна. И я сейчас боюсь, просто… мне уже не так страшно. Главное тебя обнять. Я так хотела тебя обнять…
Вместо слов, которые застыли в груди, я просто крепче ее обняла.
Так мы и стояли. До тех пор, пока я все-таки не нашла в себе силы пробормотать:
– Я тоже. – Тихо, еле-еле слышно, на выдохе. – Я тоже очень-очень хотела.
Я даже плакать не могла: только чувствовать ее в своих руках. Только гладить по волосам. Успокаивающе, нежно, до дрожи в пальцах. Понимала, что все, что сейчас скажу, будет лишним, поэтому просто опустилась вниз, целуя заплаканные щеки, глаза, лоб. Потому что нет в этом мире ничего искреннее, чем кричать о своей любви всем сердцем.
39
Праздничный день был в самом разгаре. После обеда мы отправились погулять в парк – там в соединяющейся с каналами заводи должны были пускать бумажные цветы. Покупали такие у уличных торговцев, либо же делали сами. Мы выбрали первый вариант, потому что времени на поделки не нашлось. Зато семейный обед удался на славу: никогда не видела Лорену и Энцо такими красивыми и утонченными. Синьора Фьоренчелли была удивительно тактична и очень быстро нашла общий язык с матушкой.
А еще она передо мной извинилась. Точнее, передо мной, Софи и Анри – искренне и от всего сердца – как в общем-то, делала все в своей жизни. И в нашей маленькой семье окончательно воцарился мир.
Теплый ветерок играл выбивающими из прически волосами, принося с собой ароматы цветов, которыми украсили город, и ароматы остывающих морковных пирогов, которые пекли на ужин чуть ли не в каждом доме. Даже в легкой накидке было жарко. Отовсюду доносились веселые голоса, птицы пели так, что хотелось подпевать. Казалось, все жители Лации высыпали на улицы, но я вдруг отчетливо поняла, что меня это больше не пугает. Не пугает толпа, смыкающаяся вокруг меня плотным кольцом. Не пугают резкие возгласы и летящие в небо воздушные змеи. Не раздражают окрики: «Жаркой весны, красавицы!»
Все это стало частью моей жизни. Сейчас, напротив, казалось невероятным представить, что когда-то было иначе.
Уже давно не было так спокойно и легко на душе, как после примирения с Софи. Вчера мы с ней просидели до поздней ночи, а потом я вернулась к себе и заснула в родных объятиях. Крепким, спокойным и счастливым сном, какого на моей памяти не случалось с самого раннего детства.
– Тереза, мне не терпится с вами поделиться, – возбужденно прошептала Лави.
Удивительно, но за несколько суматошных дней нам ни разу не довелось остаться наедине. Большую часть времени сестра проводила с Софи, а когда мы собирались вместе, вели светские беседы да делились общими воспоминаниями о жизни в Мортенхэйме. Сейчас же Энцо, Лорена и Софи как раз направились к лотку, где толпился народ, покупающий бумажные цветы. А муж рассказывал матушке историю возведения возвышающегося над домами небольшого собора. И делал это так, что завладел ее вниманием безраздельно. Я же вопросительно взглянула на сестру.
