— Начнём с начала, — голос Властелина разносится по всему залу, притихшему, наблюдающему. А ведь они уже привыкли считать меня куклой, думаю я. И им теперь странно. Да они и сами куклы. Как те, что танцевали вчера под скрипку Ромиона.
— Начнём, — спокойно повторяю я. — Только ты всё равно ничего не поймёшь. Ты же ущербен, повелитель. Вся твоя магия, вся твоя сила, — всё это так, пшик. Ты не можешь успокоиться, потому что ты неполноценен. И ты можешь сейчас сколько угодно злиться на меня и кричать, и пальцы вот так складывать, да, Дамиан, проклинать меня, но в глубине души ты тоже это чувствуешь. Виллинда говорила, это вечный голод. Или холод, правда, Властелин? Вечное чувство собственной неполноценности, вечное желание, которое не сможет утолить ни одно королевство, ни одна каменная статуя, ни пытки, ни чужая боль. Ты навсегда останешься таким, и болеть будет у тебя, пытать ты станешь себя сам. Давай, возрази мне. Мы же оба знаем, что я говорю правду.
В зале наступает полная, абсолютная тишина. Кажется, никто даже не дышит. Дамиан опускает руку и, не отрывая от меня взгляда, тоже выходит из-за стола.
Артур хватает меня за плечо, задвигает себе за спину, а Ромион заступает Властелину дорогу.
— Брат, не надо…
Дамиан отталкивает его — магией, потому что отбрасывает Ромиона к самым столам. А Артура оттаскивают придворные маги. Я остаюсь один на один с Властелином и, чёрт возьми, чувствую себя великолепно. Его зловещая улыбка, лёд в глазах меня раньше пугали? Ха! Я в кой-то веки делаю хоть что-то правильное. Я это понимаю, ни головой, а сердцем понимаю, что всё так, как надо.
Даже когда Дамиан зловеще говорит:
— Я тебя казню. За эти слова. Никто не смеет так со мной говорить. Отдай браслет.
Я пожимаю плечами и срываю нанизанных на цепочку бабочек.
— Возьми. Только ответить ты мне всё равно ничего не можешь, о, великий, всемогущий Властелин.
Дамиан забирает браслет, крутит его в руках.
— Нецелый, значит? И чего же мне не хватает?
Я протягиваю руку, почти касаюсь его груди.
— Вот этого. У меня оно есть, у брата твоего есть, да у всех тут оно есть, а у тебя — у тебя нету. У тебя одного. Ты неполноценен, Дамиан.
Властелин смеётся — так, как и должен смеяться злодей. Зловеще, раскатисто, ну прямо как в дешёвых фильмах. Мне самой становится смешно, и я смеюсь вместе с ним.
— Это — моя сила, — обрывает смех Дамиан. — Оно не даёт мне делать глупости, такие, как постоянно творишь ты. Оно не даёт мне отвлекаться на жалких людишек, как постоянно делал мой брат. Его отсутствие подарило мне мощь, власть, о каких обычные смертные даже и не мечтают!
— И что, ты стал от этого счастливее? — улыбаюсь я.
Дамиан принимается ходить взад-вперёд перед столом у трона. Мельтешит перед глазами его чёрная мантия, его ледяная корона.
— Да! Стал. Я избавился от всего, что меня сдерживало.
— И теперь ждёшь, когда добро тебя победит?
— Добро? Ха, я его победил! Я! Оно бежит передо мной! Посмотри, вон твой добрый герой. Передо мной на коленях.
— Но добро же всегда побеждает…
— Не в этот раз, — рычит Дамиан, поворачиваясь ко мне. — Я сильнее, умнее и могущественнее любого из недавних Властелинов!
Я ловлю умоляющий взгляд Ромиона и улыбаюсь.
— Да ты просто дурак. Не видишь, что у тебя под носом творится. Подумай, Дамиан, сама мысль вернуть себе сердце тебя пугает. Одна лишь мысль пугает могущественного Властелина, вы подумайте! Да ты не сильнее ме…
Дамиан, при первых моих словах принявшийся развязывать шнуровку ворота, вытаскивает теперь кулон с сердцем и, скалясь, поднимает его вверх.
— Вот это? Это даст мне силу? Идиот! Смотри.
И с размаху швыряет кулон об пол.
Я вскрикиваю, а рубин разбивается, как простая стекляшка. Вдребезги. Осколки разлетаются по всему залу, а Дамиан смеётся.
— Видел? Сила? Зло, добро — какая разница? Власть и сила — нет ничего важнее! Я всесилен, ты можешь себе это представить?! Стоит мне только захотеть — и я одной мыслью убью любого в этом зале! Вы все будете ползать у моих ног! Да, вот как ты сейчас, Виил.
Я действительно падаю на колени, ловлю осколок-искорку, сжимаю в руке и не чувствую боли. А когда разжимаю пальцы, искорка поднимается в воздух и опускается мне на щёки, смешивается с моими слезами. Гаснет.
Дёрнув уголком рта, Дамиан отворачивается, идёт обратно к столу и бросает через плечо.
— Даю тебе право последнего слова. И советую просить прощения. Может, я и смилостивлюсь.
У стола он останавливается, оборачивается.
— Ну же, Виил. Скажешь мне что-нибудь напоследок? — И улыбается злой, жестокой улыбкой. Той, с которой он превращает людей в камень.
— Виола, не надо, — одними губами шепчет Ромион.
— Мне так жаль тебя, — бормочу я. — Ты как демон, который тоже постоянно голоден и которому постоянно скучно. Мне… так жаль.
Краем глаза я замечаю у одного из столов Туана. Он широкими от изумления глазами смотрит на меня. Я грустно улыбаюсь.
— Что, это и всё? — вскидывает брови Дамиан. — Виил, проси прощения! Или, клянусь бездной, твоя смерть будет ужасной.
Я закрываю глаза и глотаю слёзы. Нет, всё правильно. Всё и должно быть так. Честно. Мы друг друга не понимали раньше, потому что я лгала самой себе — а потом и ему. Хватит. Я не могу так больше.
Потом я снова смотрю, ловлю взгляд Дамиана и снимаю волшебную перчатку. Всё так, так, я не буду больше лгать. Всё так.
По залу проносится изумлённый вздох, Дамиан отшатывается к столу, а я сверкаю золотом и благоухаю фиалками. Мои волосы, больше не сдерживаемые шпильками, лежат вокруг меня дивным шлейфом. Кажется, от их сияния в зале становится светлее.
— Виола, нет! — выдыхает Ромион, и в наступившей тишине его слышно на весь зал.
Я грустно улыбаюсь, но смотрю только на Дамиана. В его глазах такая злость и ненависть, что они бы сожгли меня… Но я сияю ярче. И когда он поднимает руку, я вижу, как его губы шепчут проклятье — не вставая с колен, я громко говорю:
— Я люблю тебя.
И свет становится тьмой.
* * *
Она светилась, даже когда должна была обратиться в камень. Даже когда упала, сорванным цветком склонилась на пол, и её глаза закрылись, она, бездна и все демоны, светилась!
Этот свет резал ему глаза. Такой же свет, как та стекляшка, которая только что разбилась, но она перестала сиять, а эта фея — нет.
И он заключил её в лёд — но лёд растаял от её тепла, однако, сияние всё же чуть поблёкло. Теперь он уже мог на неё смотреть, не отводя глаз.
Он смотрел. Вокруг творилось что-то странное — кажется, его гости опять аплодировали, но чему? Кажется, его брат рыдал, но до него Дамиану не было дела. Он смотрел на фею, укрытую волосами, как плащом, смотрел и удивлялся. Он должен был ненавидеть, должен был чувствовать радость. Он был уверен, что будет безмерно рад, когда она, наконец, умрёт. Он мечтал об этом и сотни раз представлял, видел в своих снах. Он должен был ликовать, и его гости просто предвосхитили эту радость, потому и аплодировали, а кто-то даже поздравлял. Поздравлял? С чем? Что какая-то фея умерла?
