Девушка. Та самая, с кладбища.
Из черноты выскользнула кошка и легко прыгнула в подставленные руки. Девушка поднялась, прижимая зверька к груди. Оглянулась по сторонам: не видит ли кто? И устремилась к оврагу, подметая юбкой дорожную пыль.
Что она делает ночью возле дома старца?
Подождав, пока силуэт растворится в залитой чернилами низине, Павел осторожно прокрался к забору. В доме Захария ни огонька, во дворе – ни души, только призрачно белеет постиранное белье, да от сарая к порогу тянется цепочка наколотых чурочек.
Тем временем плотную вату облаков разорвал ветер, и в прорехи глянула луна. Серебристый, будто неживой свет пролился на избы, дорогу и косогор по ту сторону оврага. Перебравшись через мостки, девушка на мгновенье замерла, потом подобрала юбку и припустила бегом по тропе. Вот только, понял Павел, бежала она не к домам.
В лунном свете лес казался отпечатком с негатива. Макушки деревьев сонно покачивались в вышине, но здесь, внизу, царило совершенное безветрие. Даже выбравшись из оврага на косогор, Павел не почувствовал ни единого дуновения на щеке. Осинки, высветленные луной, застыли в холодном и вязком воздухе, их листья поблескивали, как холодные чешуйки. А если сделать еще несколько шагов вверх по склону, можно различить вознесшийся над деревьями крест Окаянной церкви.
Павел остановился, тяжело дыша и ощущая глухие удары собственного сердца. Он осознал, что стоит возле однообразных изб Червонного кута. Дом старца остался позади, за оврагом, а впереди змеиным языком вилась тропа и ныряла за частокол деревьев, где всего несколько минут назад скрылась незнакомка.
Он обернулся: деревня спала крепким сном, утонув в искусственном оранжевом свете. В бабкиной избе осталась чистая постель и подушки, выложенные пирамидкой, как в детстве. Если кому-то и охота гулять по ночному кладбищу, то явно не ему, не Павлу, и без того пережившему суматошный день. Какая-то часть тянула его назад, шептала: «Не ходи!». А еще: «Вчера ты узнал достаточно. Так собери вещи, заплати пронырливому Кирюхе и езжай домой. Материала хватит для крепкого репортажа. Что не узнал – додумаешь. А что не додумал – подхватят люди. Темна вода во облацех…»
Другая же часть червячком подтачивала изнутри и шептала: «Но ты можешь узнать гораздо больше. Иди без страха, и по вере воздастся тебе…»
От дальней избы отделилась тень – длинная, угловатая. Павел тотчас нырнул в пролесок, и уже оттуда, присев за поваленным стволом березы, осторожно глянул.
Вороньим крылом мазнул по воздуху подол спецовки, и долговязый Степан замер на крыльце, напряженно вглядываясь во мрак.
Заметил?
Павел понял, что ни в коем случае не должен попасться Черному Игумену на глаза. Он не знал, откуда пришла эта иррациональная уверенность, как не знал, почему тем дождливым вечером написал на «склеротничке» бессвязные: «Червы… не ходи…» Что-то вело его руку тогда. И что-то пригибало к земле теперь, шепча в оглохшее ухо: «Не показывайся…»
Степан медленно повел головой вправо-влево. Глаза Игумена сверкнули оранжевыми прожекторами. Наклонившись вперед, он потянул носом воздух. И черная тень поползла по косогору, пересекая тропинку и извиваясь, как щупальце спрута.
Павел затаил дыхание и вжался плечом в березу. Легкие окаменели, словно два мокрых голыша, вложенных под ребра. Тень извивалась и дергалась, ощупывая подлесок и хрупкие кости молодых берез.
Вправо-влево… вправо-влево… Вот замерла.
Степан вздрогнул, уставил пылающий взгляд прямо на Павла, но в тот же миг на луну набежало облачко. Мир сразу выцвел и почернел. Степан откачнулся, взмахнул руками, будто ища опору. Павлу показалось, что между ними натянулась и лопнула нить с неслышимым, но ощутимым щелчком: тра-ак!
Или это разошлась молния на куртке?
Он машинально потянул собачку, но та оказалась на месте. Луна снова вынырнула из-за облака, показав белесое рыбье брюхо. Крыльцо избы пустовало.
Павел выдохнул и тяжело поднялся на ноги. Во рту чувствовался привкус железа – должно быть, прикусил губу. Воистину говорят: у страха глаза велики. Но довольно на сегодня и страхов, и чудес. Павел принялся сердито отряхивать брюки от налипшего сора и глины, как вдруг замер: на березовой коре алела свежая рана. Не рана – красный лоскут, зацепившийся за сучок.
Красный пояс. Девушка с кошкой.
На кладбище? Ночью? Что тянет ее туда?
«Колдовство», – ответил себе Павел. И огляделся, опасаясь, не произнес ли это вслух.
Какой-то магический ритуал, прерванный накануне. Колдовство, рядом с которым, возможно, хождение по воде покажется детскими играми.
Пульс зачастил снова, но теперь от волнения. Павел шагнул вглубь леса, жалея только о том, что оставил на столике и слуховой аппарат, и записную книжку. А еще больше – что не захватил камеру, которую оставил в походной сумке.
Прихваченная изморозью глина больше не скользила под подошвами, и Павел шел уверенно и быстро. Впереди отчетливо виднелась глыба Окаянной церкви – наверное, там и скрылась девушка. На кладбище ни души, только лунный свет серебрил рассохшиеся голбцы, которые напоминали теперь языческих идолов. Павел медленно прошел по кладбищу. Вот надгробие. Вот поваленный крест. А вот и могила, где колдовала девушка. Густые тени клубились у подножия креста, и Павел отодвинул заросли волчьего лыка. Соляной круг был тут – в лунном свете блеснули рассыпчатые кристаллики. Ровная дорожка почти полностью скрывала подножие креста, но в нескольких местах осыпалась, обнажив процарапанные в дереве буквы «…ерн…» и «…емь…». Имя усопшего?
Поколебавшись, Павел сорвал несколько листьев и аккуратно счистил соль. Сердце подпрыгнуло в груди и заколотилось часто-часто. На сбитых, рассохшихся от времени дощечках пляшущими старославянскими буквами было вырезано:
«Черных Демьян Афанасьевич».
И ничего больше.
Отец Игумена Степана? Или, может, дед?
Вспомнилось прочитанное в Тарусской библиотеке:
«Вот закопали, и прошло семь дней, а потом колдун стал приходить и кровь у живых сосать…»
Павел выпрямился и оттер со лба испарину. Сразу пожалел, что не взял с собой «мыльницу». Облака набегали, как волны. И луна качалась в них поплавком, то стыдливо укрываясь тенью, то подмигивая бельмастым глазом. Окаянная церковь щурилась заколоченными ставнями, сквозь которые пробивался тусклый свет.
Свет?
Павел моргнул. Встряхнулся, отгоняя морок. Свечение не погасло – холодное, мертвенное, глубоководное, оно сочилось из щелей, как сукровица из ран. Кто-то вошел в церковь, пока Павел разглядывал могилу Демьяна Черных. Кто-то… девушка с кошкой?
«Пусть отрок или отроковица одну ночь проведет в церкви, жжет свечи и читает Псалтырь. Что бы ни случилось, только сидит и читает Псалтырь…»
Ритуал закончится там. Павел мог поклясться, что будь у него слуховой аппарат, он услышал бы заунывные слова молитвы или заклинания, отгоняющие нечистого. Ведь ритуалы работают по одной схеме. Кому, как не Павлу, знать!
