Кошка поднялась и снова покрутилась, дергая острым хвостом. Поочередно мигнула малахитовыми глазами: сначала правым, потом левым.
– Не подмигивай, – строго сказал Павел. – Веди, если позвала.
Кошка развернулась и невозмутимо потрусила к оврагу. Павел вздохнул, еще раз обтер ладони о свитер, и двинулся следом.
Склоны поросли бурьяном так густо, что кошка без опаски бежала по сплетенным над оврагом корневищам. Павел перебирался мелкими шагами, то и дело цепляя на штаны и свитер сухие репьи. Избы Червоного кута маячили в отдалении, одинаковые и влажно поблескивающие, точно скопление опят. Грязно-серое небо нависало над крышами, едва не цепляясь клочковатыми облаками за печные трубы, и даже издалека отчетливо виднелись белые кляксы рубах и длинные ленты кушаков – Краснопоясники сгрудились перед домами, так много их Павел видел только на похоронах. Что собрало их теперь?
Павел пригнулся, стараясь затеряться в зарослях бурьяна, и замедлил шаг. Где-то в высокой траве сгинула кошка, но Павлу больше не нужен был проводник: теперь его подстегивало любопытство. Ветер сдувал со лба намокшие волосы, и Павел держал перед лицом согнутую в локте руку, поглядывая поверх нее и щуря воспаленные глаза. Все ближе. Вот уже ветер доносил отрывистые слова:
– Я сказал… и приведу… в исполнение! Предначертал и… сделаю…
– Славься, Господи! Славься! – надрывно вопили в толпе.
Пояса плескались по воздуху, как плети. Из-под белых косынок женщин выбивались волосы, залепляя бледные лица. Все они смотрели перед собой, сложив на груди ладони, а впереди, возвышаясь на добрую голову над паствой, стоял Степан Черных. И под рукой, как назло, не было фотоаппарата.
– Слышите? – громыхал Игумен, глядя поверх голов в низкое небо. – Господь говорит… моим голосом. Это Он… моими глазами… десница простирается над Доброгостовым!.. видит всех: грешных и правед… сластолюбцев и… близок Его гнев… а Слово – разяще. Будет ли прощение?
– Не будет! – завопил женский голос. – Нет прощения убийц…!
– …аам! – подхватили другие.
Под ногой Павла хрустнула ветка. Он остановился, сгорбившись в три погибели и прижав ладонь к груди, слушая, как тревожно колотится пульс. И едва не вскрикнул, когда чьи-то пальцы сомкнулись на щиколотке.
– Тсс! – прошипели откуда-то снизу. – Пригнись!
И дернули за штанину.
Павел послушно плюхнулся на четвереньки и увидел рядом с собой белое от испуга знакомое лицо.
– Ты!
Девушка тут же накрыла его рот ладонью: от кожи пахло молоком и травами. Потом качнула головой, из-под косынки выбились смоляные кудряшки, и настырно прижала палец к губам: «молчи!»
– Ты послала кошку? – совсем тихо спросил Павел.
Девушка утвердительно кивнула и умоляюще прижала ладони к груди, ткнула пальцем сквозь бурьян, туда, где стояли Краснопоясники. Павел подвинулся ближе и тронул за плечо:
– Не бойся. Я читаю по губам…
Девушка поежилась от прикосновения и задрожала, но не отодвинулась, только округлила губы и почти без слов выдохнула:
– Сте… пан…
То, что девушка прячется от Черного Игумена, Павел и так понял. Ветер доносил бессвязные слова, и было ясно, что Степан повторяет то же, о чем говорил на похоронах: об убийстве старца и о расплате за содеянное. Но что-то тревожное – в поведении ли незнакомки, в реакциях сектантов, в обезумевшем облике самого Степана, – настораживало и мучило ожиданием неминуемой беды.
«Он… взял… Сло-во», – прочел по губам Павел. – «Те-перь… он… месси…»
– Я-а! – прогрохотал могучий Степанов бас. – Я есмь Слово Божие… и гнев! Придет день… пылающий как печь. Тогда все… поступающие нечестиво будут как солома… попалит их грядущий… не оставит ни корня, ни ветвей.
Девушка рядом с Павлом зажала ладонями уши и закусила губу, а сам Павел осторожно отодвинул ладонью заросли и глянул.
Черный Игумен жадно пил из большого прозрачного кувшина, словно его мучила жажда. Наконец, опустив его и вытерев рукавом бороду, обвел горящим взглядом паству и прохрипел:
– Скорбит Господь, видя нечестивые дела. Неверие разъедает души, как гниль.
– Веруем, батюшка! Спасение наше! – вразнобой прогудели мужские и женские голоса, но Степан отмахнулся.
– Слышал я, – продолжил он, – как многие говорили: «Вот, старец Захарий умер, а ты не стоишь перста его. Если ты – Бог, так накажи преступника, если гнев, то где твои стрелы?» И вот я отвечаю вам, как отвечал Господь фараону, царю Египта, – он наклонился и выдернул из-под ног обструганную щепу. – «Теперь ты узнаешь, что я – Господь! Посохом, который у меня в руке, я ударю по воде Нила, и вода превратится в кровь. – Степан опустил щепу в воду и прижал ко дну. – Рыба в Ниле умрет, река станет зловонной, и египтяне не смогут пить из нее». Так и я взываю: «Господи! Если Ты говоришь через меня, то покажи нечестивцам всю силу Своего гнева! Преврати эту воду в…»
Женщины взвизгнули, потом громко выдохнули мужчины. Со своего места Павел увидел, как вода в кувшине окрашивается в багрянец. Рядом прерывисто задышала незнакомка и впилась острыми ногтями в Павлово плечо.
– …кровь! – мрачно докончил Степан и, отступив, со всей силы хватил кувшин о камень.
– Господи, помилуй! Прости за грехи наши! – донеслось из толпы.
Черный Игумен нагнул голову и обвел паству тяжелым взглядом.
– Я сделаю так, – глухо проговорил он, – чтобы во всех реках и водоемах вода превратилась в кровь. Даже в стеклянных и глиняных сосудах. Такова будет расплата за неверие. Я накажу мир за зло, а нечестивых за беззакония, и это – мое первое наказание…
– Батюшка, не гневись! – завопила женщина и первая бухнулась на колени. – Лукавый с пути сбил! Все он, он! Антипка!
Следом за ней бухнулся на колени мужик, рванул на шее крученую подвеску и захрипел:
– Не гневись, батюшка! Не со зла, а только по бесовскому наущению…
– Бесы к тому приходят, кто им свое сердце с охотой открывает, – ответил Степан. – Каешься ли?
– Каюсь! – с жаром подхватил Антип. – Любое наказание приму!
– Тогда будет тебе десять плетей, – холодно сказал Степан. – А тебе, Авдотья, пять. – И ткнул пальцем в толпу: – Ты, Листар, и ты, Маврей, проследите.
От Краснопоясников тотчас отделились двое мужиков и подхватили под руки рыдающую женщину, а Павел вспомнил, что именно они несли на плечах гроб с телом старца Захария, и снова ощутил на языке горелый привкус. Облизал губы – привкус пропал.
– Остальным молиться за упокой души Захария, – продолжил Черный Игумен. – А если среди вас есть убийца, то сроку даю до вечера. Придите и покайтесь, ибо близок час моего гнева.
18. Новое знакомство
– Чертовы фанатики! Ерунда это все! Фокус!
