Павел не удивился. Конечно, измученная женщина в захламленной квартире сказала тогда, что собирается переехать в Доброгостово. Значит, вскоре появится в секте под именем какой-нибудь Анисьи. Тревожили слова, что после кратковременного улучшения мальчику снова стало хуже. Снова побочный эффект Слова?
Задумавшись, Павел едва не пропустил сообщение, поступившее вдогонку:
Павел хмыкнул: довольно с него одержимых. Да и появление настырной журналистки уж слишком всколыхнет это стоялое болото. Сначала бы разобраться самому…
Написал: «Не нужно. Я буду вне зоны доступа. Если не появлюсь на связи через три-четыре дня, позвони по этому телефону. Емцев Илья Петрович».
И отправил номер. Надо отдать Софье должное, она не задавала лишних вопросов, а коротко ответила:
С облегчением вздохнув, Павел отключил телефон и залез в теплый спальник.
Ночь подкатилась под бок и улеглась рядом. Павел ворочался, думал об одержимости, о Софье, о мальчике с пустым лицом, но мысли перемешивались, утекали сквозь пальцы, не ухватишь. Сон накатывал тяжелый, как волны Полони. Павел тонул в нем, ворочался, морщась от боли в плече и подвернутой лодыжке, задыхался и несколько раз подскакивал с тяжелой головой и колотящимся сердцем. Промучившись так какое-то время, вовсе оставил попытки заснуть, выбрался из спальника и сел у прогоревшего костра – всклокоченный, злой. Поворошил угли, запалил новый огонек и от него прикурил сигарету. Горьковатый дым поплыл над головой, тая в черничной вышине. Там мягко шелестели еловые лапы и блекло посверкивал зрачок луны. А здесь, внизу, со всех сторон обступала тьма. Костерок играл, лениво выплевывая пепел в загустевший воздух, и Павел задумчиво глядел в огонь, будто пытался разглядеть в нем разгадку тайны Доброгостова, где оживали мертвые и властвовало Слово.
Докурив, Павел поднялся и размял затекшие ноги. Включил телефон, чтобы проверить время. Часы показывали три пополуночи, ни вызовов, ни сообщений не поступало. Павел решил прогуляться до реки: сон все равно не шел, а освежить усталую голову не помешало бы.
Подсвечивая дорогу фонариком, побрел через заросли боярки и папоротника, внимательно глядя под ноги, чтобы не споткнуться о какой-нибудь узловатый корень или не провалиться в мышиную нору. Стояла гнетущая тишина, настолько плотная, что Павлу казалось, будто он продирается сквозь желе. Блеклый луч прыгал впереди, выхватывая из густой черноты то перевернутые пни, то заломы, как будто нарочно перегораживающие путь, и там, где оказывался бесполезен слух, и нельзя было положиться на зрение, Павел ориентировался на запах.
С реки тянуло сыростью и тиной, а вскоре показалась и она, блеснув чешуей волны между частоколом деревьев – широкая черная лента, несущая воды между крутыми, поросшими елями, берегами. Откуда текла она и куда впадала? Сколько тайн скрывала на глубине? Выживший мальчик Евсей вернулся только наполовину, оставив на дне Полони нечто важное, что делает человека человеком, и воскресить по-настоящему не мог и таежный мессия. Или сам не умел пользоваться Словом в полной мере, или после его смерти сила пошла на убыль.
Снова вспомнился ритуал: пляшущие фигуры, развевающиеся белые рубахи. Вот и одна из них мелькнула за валунами.
Павел выпрямился. Фонарик полоснул светом по крутому склону, высветлив морщинистую кожу камней, вывороченные корни и заросли папоротника.
– Эй! – сказал Павел и не услышал собственного голоса, только сглотнул сырой воздух и кашлянул, прикрывшись кулаком.
Лес возвышался сплошной стеной, сквозь черноту не разглядеть даже огня от костра. Да и кто тут может быть кроме Павла?
Краем глаза уловил движение за спиной. Круто обернулся, но различил только расходящиеся по воде круги. Наверное, рыба плеснула и ушла на глубину. Под светом фонарика волны рябили как помехи в телевизоре. Павел нажал на кнопку и провалился в темноту.
Теперь мир освещала только луна. Помаргивая сквозь дымную облачность, она истекала стылым серебром, и лес по ту сторону реки стал однородным и плотным, словно вырезанным из картона. Павел оглядывал камни, похожие на сваленные в кучу прогнившие черепа, на корни, напоминающие застывших угрей. Все чувства обострились, под кожей ходили зябкие волны, и Павел раздувал ноздри, втягивая запахи влажной земли, тины, гниющей хвои, далекого костра и почему-то мокрой шерсти…
Воздух колыхнулся, справа мелькнуло белое пятно. Круто повернувшись, Павел включил фонарик и рассек темноту лучом. В животе перевернулся страх.
Белый призрак, возникший на ближайшем валуне, глянул фосфоресцирующими круглыми глазами, потом бесшумно скользнул вниз. Хлестнули по воздуху широкие руки-крылья, с берега посыпались мелкие камешки и сор, и сквозь плотную пелену безмолвия донесся короткий вскрик.
Павел метнулся к валуну. Луч фонарик зашарил по воде, выхватывая барахтающуюся фигурку, облепленную брызгами, как бисером. Нелепо хлопая по воде руками, человек поплавком выскакивал на воздух, заглатывал его широко раскрытым ртом и снова уходил под воду.
Зажав фонарик в зубах, Павел принялся спускаться к воде. Подошвы скользили по мокрым камням, подвернутая нога ныла.
– Спа… си! – крик проколол тугую поролоновую тишину, и она распалась на лоскуты. С каждым шагом Павел слышал все лучше: плеск воды, шорох ветра в елях, и бульканье тонущего человека.
– Держись! – крикнул он и нагнулся над водой. Здесь течение еще не вошло в полную силу, несчастный барахтался среди камней, как в маленькой запруде. Павел одной рукой ухватился за корень, другой – за белеющую мокрую рубашку, и потащил.
– Ну! Раз, два…
Человек, в свою очередь, обвил запястье Павла липкими, как водоросли, пальцами. Еще немного… вот!
Вскарабкавшись на камень, человек согнулся пополам, отплевываясь от воды. Мокрые кудряшки совсем завесили лицо, но Павел уже разглядел хрупкие плечи и женственные изгибы, облепленные намокшей тканью.
– Леля? – удивленно выдохнул он и зажег фонарик.
Девушка вскрикнула и закрылась от света ладонью. Павел отвел луч и вытер вспотевшую шею. Страх сменился удивлением, а удивление – злостью.
– Сле-дила? – хмуро спросил он.
Она вскинула испуганное лицо и замотала головой.
– Врешь! – непреклонно отрезал Павел. Дышать было тяжело, запах мокрой шерсти стал острее, щекотал нос так, что хотелось чихнуть.
– Немножко, – наконец, шепотом призналась девушка.
– Сбе-жала? – переспросил Павел и снова направил фонарик на ее лицо.
Лелины губы затряслись, зацокали зубы.
– Сбежала! – сказала она. – Сам лютует… Карами грозит, плетьми хлещет… Страшно!
– И куда шла?
Она опустила голову, и Павел едва разобрал по губам:
– Не знаю… куда угодно… подальше отсюда!
