Здешняя хозяйка уверенно проскользнула вдоль галереи в самый ее конец и передней лапой отодвинула тяжелую бархатную занавесь в одной из ниш, не перечеркнутую, как я заметила, паутинным узором.
— Твоя комната. Зайти можешь только ты, — похоже, телеграфный стиль общения — это фирменный паучий знак. — Ночью выходить запрещено. Посещать чужие покои запрещено. Если нарушишь сигнальную паутину, — кончик волосатой лапы ткнул куда-то в косяк, и светящаяся нить начала плести свое кружево, в считанные секунды затянув весь проем, — будешь наказана. Ночью сигнальная паутина вырастает сама. Днем будешь активировать ее, когда уходишь. Теперь иди и спи. Утром тебе объяснят все остальное.
Выдав ценные указания, мадам-паучиха одним легким движением ликвидировала сигнализацию, подтолкнула меня в спину в направлении комнаты и развернулась с явным намерением ретироваться.
Эх, была не была, попробую. Как он там говорил? Арграу?
Не пытаясь даже раскрыть рта, я очень старательно и целенаправленно проговорила в уме, глядя прямо на собеседницу:
- ”Уважаемая арграу, простите, но я не ела больше суток. Нельзя ли поужинать перед сном? Меня устроит что-нибудь самое простое. Если вас не затруднит”.
Дама не стала так явно изумляться, как мой провожатый. Но обернулась и окинула меня заинтересованным взглядом:
- “Вежливая. Хорошо. Кто научил тебя языку разума, светлая?”.
- ”Не помню!”, — честно ответила я и подтвердила слова громким — нет, не бурчанием, уже рычанием живота.
- “Ррашшард был прав, ты странная светлая. Не боишься меня?”.
- “Нет. Я есть хочу”, — ну же, ближе к делу, то есть к ужину!
- “Иди в комнату, я прикажу накормить тебя”, — и свалила, не оглядываясь.
Будем надеяться, действительно прикажет, и кормильцы не слишком задержатся, а то я уже готова пожевать ту шторку, что заменяет дверь в мое новое жилище.
Вздохнув тихонько, я отдернула занавесь и огляделась.
Комнатка была очень маленькая, но уютная. Стены обиты приглушенно-зеленой парчой с едва заметной серебристой вышивкой. На полу ковер, тоже зеленый, но более темный, с тонким бежевым рисунком. В правом дальнем углу вдоль стены кровать с полупрозрачным балдахином, в лучших традициях востока. Рядом с ней, как раз под маленьким забранным резной решеткой оконцем, миниатюрный словно игрушечный столик. Окно под самым потолком, и в него заглядывает какая-то любопытная звезда, нахально просовывая колючие лучики сквозь фигурные прорези. Я уже не удивлялась тому, что этого света мне хватает, чтобы не только обстановку разглядеть, но и цвета различить вплоть до оттенка. Стояла, разглядывала, прислушивалась, принюхивалась.
Окно, видимо, выходило на ту сторону стены, в сад, через который меня вез паук. И где-то рядом сидела трудолюбивая цикада, звонко перепиливая свою импровизированную скрипку. А больше ничего не было слышно.
Пахло довольно приятно — свежестью и почему-то немного лимоном. Или лимонной мятой, я всегда любила этот запах, но чтобы едва заметный, на грани ощущения. Вот как сейчас.
У противоположной стены большое зеркало, что-то похожее на низенький комодик под ним и пузатый бархатный пуфик, ожидаемо в зеленых тонах. О, а еще между зеркалом и выходом притаилась маленькая узкая дверка, обитая той же тканью, что и стены. Если я не ошибаюсь… Да-а-а! Какое счастье!
А то мне в кустики у паука некогда было отпроситься. Он то несся, как гоночный болид, то ворчал что-то там свое, паучье. А тут вполне сносный санузел, только без ванны или душа, унитаз да умывальник. Вполне узнаваемого вида. И за это спасибо!
Когда я, довольная и даже умытая, выбралась из туалета, то встала, как вкопанная, и даже тихо ахнула. От радости! Потому что запахи в комнате сменились, и теперь, вместо просто приятных, они стали восхитительно-аппетитными.
Пахло свежей сдобой, медом и молоком. Самое то для легкого ужина, потому что, несмотря на голод, наедаться перед сном — не самое умное занятие.
На мое аханье отреагировало странное существо, аккуратно расставлявшее маленькие тарелочки на столе. Подпрыгнуло, пискнуло и попыталось смыться под кровать вместе с половиной моего ужина, оставшейся на подносе.
— Эй, стой! — возмутилась я и кинулась спасать пропитание. Поднос схватить успела, а мохнатое и черное, похожее на шарик с глазами, запищало еще громче, отпустило мою добычу и исчезло под свисающим краем одеяла.
Я поставила отвоеванный поднос на свободный краешек стола. Подумала секунду… и любопытство все же победило голод. Осторожно отогнув край одеяла, я заглянула под кровать. О том, что там еще темнее, мне как-то даже в голову не пришло. Я все равно все прекрасно видела, и… ничего не видела. Под кроватью было пусто. Даже пыли не наблюдалось.
Ну и ладно, чудеса подождут до завтра, а сейчас — ужин!!! Наконец-то!
И только утолив первый голод, я вдруг поняла, что-то было не так. Что? Ой!
Я же вслух на мохнатушку вопила, когда еду спасала! Некачественное какое-то волшебство у “фендюэля” оказалось. Бракованное.
Глава 4
Я подскочила на кровати, зажимая уши, и еще пару минут не могла понять, где я, кто я, и что это за адский заунывный вой под псевдомелодичное треньканье. Какой кошмар!
Но выяснилось, что это — не просто кошмар. Это ежеутренний кошмар, который называется будильник.
Я это поняла, когда уже умылась и выглянула из комнаты. Сторожевая паутина пропала, а по галерее бегала и суетилась толпа девчонок. Разглядеть в подробностях я никого не успела, но у одной точно были за спиной стрекозиные крылышки, другая была радикально-салатового цвета, вся, с ног до головы. А в целом, девчонки были молоденькие и хорошенькие, как куколки.
Я прислушалась к себе. Даже, ради эксперимента, попробовала вслух посчитать, как бывает при проверке микрофона — “раз-два-три, раз-два-три, проверка, проверка”.
Голос оказался на месте, громкость в норме, вокальные данные я потом протестирую, но, в целом, вроде ничего так тембр. Слегка низковат для эльфийской девы — что у служанок, что у мымры голоса были достаточно высокие, звенящие и на мой вкус резковатые. Вот интересно, это тело изначально выбивалось из общей октавы, или мое вселение так повлияло? В прошлой жизни у меня был именно такой тембр.
Кстати, если с заклятьем немоты произошла осечка, то спокойствие и любопытство никуда не делись. Наоборот, теперь они, вообще, воспринимались как нечто родное и естественное. Я внутренне усмехнулась — вот уж против такого волшебства я точно не возражаю.
Нет, я прекрасно помнила и свою жизнь, и свою семью… но боли не чувствовала. Только тихую и нежную грусть. Дети выросли, они справятся без меня. Я буду скучать и по ним, и по внукам, но изменить что-то не в моих силах. Муж… нам было очень хорошо вместе… Дай бог ему встретить умную и любящую женщину — он еще мужчина в самом соку. Я буду помнить и благодарить. И тоже скучать, конечно…
