Татьяна:
Сука! Гадина, тварь, крыса поганая! Почему он так кричит?! Что она с ним делает?!
Слава богу, у Ромки и у Багдасара мозгов больше. То есть, у меня они, кажется, к концу пути вовсе отключились, кроме ужаса и злости ничего не осталось.
Мы его нашли. Нашли!
Мама-кошка, все то время, пока мы бежали, я вместе со злостью просто тряслась от страха: а вдруг это неправда? Ловушка, галлюцинация, не знаю! Вдруг… его нет?!
Он висел на стене, голый и на первый взгляд… вроде… целый. Но только на первый!
Не знаю, как и почему я почувствовала, что Тай уже на грани сознания. Ощутила его боль? Не помню. Не помню я, как бросилась к нему и подхватила, чуть приподнимая в проклятых железных кольцах, на которых он висел, неудобно вывернув руки.
— Тай… Тай… родной мой, любимый, хороший… Тай! Не уходи, открой глаза. Открой глаза, слышишь, это я!
— Ты дурная самка, — прошептал он запекшимися губами. — Тебя послали к обезьянам!
— К обезьянам только вместе, — не знаю, то ли смеяться, то ли плакать. И фляжка! Опять пригодилась, у него губы пересохли и потрескались. Хорошо, что возле места последней ночевки был родник.
— Пей, родной… вот так, — неудобно ему пить, он висит выше, я могу обхватить его за пояс и приподнять, и даже одной рукой, я, слава кошкоушкам, оборотень. Но вот поцеловать — это только в прыжке, и напоить — приходится тянуться.
— А куда потерялось «любимый»? В голове я четко слышал… — лис напрягся и, с трудом разлепив опухшие веки, окинул взглядом зал. — Давай скорее свалим из этой гостиной…
— Любимый! Мой самый любимый, самый-самый любимый… сейчас…
— Какая трогательная встреча! — голос за спиной, и столько в этом голосе… яда!
Я не успела обернуться, так и смотрела Тайю в лицо, на котором не осталось ничего, кроме дикой, всепоглощающей какой-то ярости. Я бы и не смогла посмотреть куда-то еще. Тело словно сковало прочной ледяной корочкой — именно такое было ощущение. Внутри этой корки я билась, мышцы сокращались и дергались, а толку ни капли. Как внутри статуи, ледяной статуи.
— Мой мальчик, ты так восхитительно предсказуем, — даже если это и похоже на мурлыканье, то исключительно на самое мерзкое! И ни разу не кошачье. Вот если бы сколопендры или, скажем, паучихи умели мурлыкать, то делали бы это именно так.
— Нет… — бессильный голос за спиной, и столько в нем отчаянья, что я на секунду забыла о нас и снова всем сердцем пожалела ворона. Он хотел нам помочь, хотел!
— Ты привел их прямо в ловушку, милый мой предатель, это так… забавно, что я даже не знаю, наградить тебя или наказать? Пожалуй… все же надо наказать, верно?
За спиной раздался едва слышный стон, а затем шаги. Шаги приближались, я смотрела, как в глазах Тайя наливается тьмой бешенство, видела, как он дергается в оковах, и ничего не могла сделать.
— Ну-ка, ну-ка, посмотрим, что же это за чудо, ради которого мой самый лучший воспитанник пошел на предательство? — у-у-у, чтоб ты подавилась ядом, змея безрогая! Жаль, вслух ничего сказать не могу, язык тоже в плену ледяной корки.
Я не почувствовала ничего, просто комната чуть повернулась, и оказалось, что напротив меня стоит слегка помахивающая одной рукой… точно, сколопендра! Вот так и кажется, что из-под гладкой фарфоровой маски кукольной красавицы сейчас вылезут хищные жвала. А глаза сразу паучьи. Такое сочетание выглядело на редкость… жутко.
У ее ног стоял на коленях ворон с поникшей головой. Растрепавшиеся волосы закрывали ему лицо. А сколопендра изучала меня своими красиво вытянутыми к вискам глазами с пустотой в зрачках и мерзенько так улыбалась полными розовыми губами. Бррр, воображение моментально дорисовало за ними сначала набор игольчатых клыков, а потом пучок отвратных щупалец.
— Какая… замарашка, — красивые губы презрительно искривились. — Нет, я все же накажу тебя, Багдасар. Как ты мог предпочесть мне ЭТО?!
А я уже не слушала гадину, а старательно отводила взгляд, чтобы не смотреть ей за спину, где из потайного коридора высунулся серьезно-собранный Ромка, прицельно-сощуренными глазами оглядел диспозицию и сходу швырнул в сколопендру большую огненную бомбочку!
Черт! Которую та небрежным движением руки перехватила и отбросила в сторону. В нашу. Но взорваться бомбочка не успела — исчезла.
— Малыш, ты конечно сильный, но тебе явно не хватает опыта и воображения. Это приходит только со временем… А его у тебя очень мало.
Ромка только упрямо выпятил челюсть и зарядил в гадину чем-то помощнее. И сам отскочил от прилетевшего в ответ темного сгустка.
Я могла только напряженно глазами водить и внутренне подпрыгивать то от страха, то от азарта, когда магенку удавалось почти влепить противной харе. Жаль, что только почти…
А потом они как-то странно замерли, и мне показалось, что между противниками возникло… что-то. Они то ли невидимый канат перетягивали, то ли незримую стенку толкали друг на друга. И морда у сколопендры стала такая злая, что я, несмотря на страх, успела Ромкой возгордиться.
Ненадолго… Гадина вдруг выхватила словно из-за спины еще какой-то клубок темных дымящих нитей и резко бросила противнику в лицо.
Я едва не заорала, а Тай зарычал вслух.
Ромка упал на каменный пол, как срубленное деревце, прямой и негнущийся, и, судя по звуку, ударился головой. А я даже зажмуриться не смогла!
— Поиграли, и хватит, мне пора наказывать своего принца, а вам… Вам пора умереть. И в этот раз окончательно, потому что о вашей смерти позабочусь я сама.
Тут сколопендра подошла к Тайю, элегантно так придерживая подол длинного, до пола, белого платья. Она прошла мимо меня, слегка толкнув рукой, и я, точно как Ромка, грохнулась на пол, в той же позе, что и стояла — негнущейся колодой. Белый подол мазнул по лицу…
— Повиси, дорогой, полюбуйся на смерть своих друзей. А то как-то нечестно — они тебя оплакивали, а ты их — нет… — чтобы видеть гадину и, главное, Тайя, пришлось так скосить глаза, как я никогда и не думала, что смогу. По щеке его гладит, с-с-сука! А потом руку вытирает платочком и эдак небрежно стряхивает его в нашу сторону:
— А потом я вернусь, приберу тут… что останется. И мы продолжим развлекаться.
Белый подол снова мазнул по лицу, где-то на грани зрения паучиха взмахнула лапами и стала подниматься в воздух, медленно и плавно, а рядом с ней воспарило бессильно обвисшее тело ворона.
— Счастливого полета, детки! Последнего! — это она сверху еще ядом плюнула и исчезла… а пол подо мной дрогнул и начал…
Мама-кошка! Сначала это спрессованное стеклянное крошево стало прозрачным, и, снова скосив глаза, я разглядела пустоту под ним, только далеко-далеко внизу скалил зубы шипастый каменный гребень, и бурный поток бил пенными лапами по острым скалам. Стеклянное крошево пола пошло беззвучными трещинами, и в пустоту полетели первые осколки.
