— Привет, Тесса.
В голосе его слышался намек на радость и безмерное удивление, словно мы встретились на автобусной остановке где–нибудь в Боливии. Праведный гнев вспыхнул во мне с прежней силой. Этот идиот меня любит! Так я и знала, какого же черта он не приехал раньше?! Ну да, я повзрослела и поумнела и теперь могла оценить все рыцарство Гарри, который не клюнул на наживку в виде черного платья с декольте до пупа. Но хоть чуть–чуть этот человек должен соображать?..
Гарри протянул мне цветы, и я уткнулась в них лицом. Дверь затворилась, и мы, словно актеры в плохой пьесе, продолжали топтаться в крошечной прихожей. Сейчас он зачитает свой текст. Скажет, что хотел дать мне повзрослеть, чтобы быть уверенным в своих чувствах. Вместо этого Гарри полез в карман и что–то достал… Когда он протянул мне маленькую бархатную коробочку, то при желании его можно было назвать смущенным, но я‑то видела, что на самом деле этот негодяй так и лучится самодовольством.
Я холодно улыбнулась. Не торопись так, милый Гарри! Отступив, Постным голосом сообщила, что со времени нашей последней встречи мое зрение значительно ослабло, а потому мне требуется лупа, чтобы разглядеть его подарок. После чего поспешила к письменному столу, отыскала лупу и вернулась к двери. Это было то самое кольцо — очаровательное кольцо с бриллиантом жемчужно–коричного цвета, которым я столько раз любовалась в нашем антикварном магазинчике! Откуда Гарри узнал?..
— Оно прекрасно, — прошептала я, поднимая на него взгляд, но Гарри ошарашенно пялился на лупу в моей руке.
Я попыталась объяснить, что это всего лишь спектакль, моя маленькая месть, но вовремя замолчала, сообразив, что Гарри все равно мне не поверит.
— Прошу прощения, что помешал твоим занятиям, — растягивая слова, сказал он и, многозначительно глянув на мои перемазанные лаком ногти, повернулся и исчез.
Три часа я, сгорбившись, просидела в углу, кусая треклятые ногти и вынашивая планы ужасной мести. Годы, потраченные на обретение душевного спокойствия, ушли впустую. Лондон не помог. Мало того — тут я презрительно фыркнула, — если не считать Энгуса Гранта и галереи "Наследие", я испытывала к Лондону стойкое отвращение. Я была деревенской девушкой. Как сказал бы Энгус, "можно что угодно отдать за зеленые просторы и церковные шпили". И за папу… и за ворчунью Ферджи, и за нового щеночка…
Я уже собиралась разрыдаться в голос, но тут зазвонил телефон. Гарри?! Гигантским кузнечиком я перепорхнула через диван и схватила трубку. Это был папа. И сердце мое вдруг ушло в пятки. Папа никогда по пустякам не прибегал к услугам телефона, это дьявольское устройство вызывало у него страх.
Что случилось?!
Ровным счетом ничего. Папа спешил поделиться хорошими новостями, он прилагал титанические усилия, чтобы голос звучал бодро и весело. Епископ счел, что священнику, которому перевалило за шестьдесят, трудно справляться со своими обязанностями в большом приходе, и предложил переехать в более скромную, чем Кингс—Рэнсом, деревушку, расположенную в Девоне. Да, ему не так просто сниматься с насиженного места, но Ферджи, благослови ее Господь, согласилась переехать вместе с ним. Она уже вычистила все шкафы и упаковала столько вещей, что люди из транспортной конторы наверняка скончаются от ужаса.
Я словно услышала голос Ферджи: "Что? Позволить священнику отправиться на край света и в одиночку управляться с выводком пронырливых вдовушек и старых дев?! Уж я‑то свой долг знаю!"
А я знала свой: пора было возвращаться домой. Я почти ощущала вкус пудинга с патокой, приготовленного Ферджи. На следующий день я известила Энгуса, что увольняюсь, и он любезно ответил, что ему будет недоставать моего черепашьего печатания на машинке и тошнотворного кофе. Спустя неделю, при расставании, Энгус вручил мне серебряные дамские карманные часы, которые носил сам, и в ответ на мои возражения надул огромные щеки, откинул назад волосы и зашагал прочь, бормоча под нос: "Да это ерунда, всего лишь начало девятнадцатого века". С тех пор я с ним не встречалась. До поры до времени.
Три недели, проведенные в нашем старом доме, когда мы как заведенные паковали вещи, были одновременно счастливыми и грустными. Воспоминания обступали меня со всех сторон. В тот день, когда Женский хор собрался на свое последнее заседание, я и отправилась на экскурсию в Стратфорд с остановкой во Флаксби—Мид. Еще одна крохотная английская деревушка среди сотен других — много зелени, ряд крытых соломой домиков и рассадник преступности в прошлом. Правда, в этом селении еще имелась гончарня. Звалась она Монашеской гончарней.
И вот там–то все и решилось. Я не поеду с папой и Ферджи! Прежде чем навсегда перебраться в Девон, мне нужно совершить еще одно путешествие. Путешествие в прошлое. В свое прошлое.
"Вскрой старую могилу, и ты найдешь одних червей", — не раз предупреждала Ферджи, свирепо морща нос.
Когда я вышла из автобуса, доставившего меня обратно в Кингс—Рэнсом, начался дождь. Он лил несколько дней подряд, так что я потеряла счет. В голове моей занозой засела одна–единственная мысль: как бы половчее помириться с Гарри.
Глава вторая
Сварливой стороне моей натуры доставляла удовольствие мысль, что Гарри, отвергнув меня, влачит жалкое и унылое существование. Но ему, в каком–то смысле, крупно повезло. Как Гарри сам написал мне в письме, год назад фортуна улыбнулась ему — весьма своевременно скончался дядюшка Виктор, скаредный старикашка девяноста двух лет от роду. Гарри смог бросить контору по продаже сеялок–веялок и купить участок земли для разведения лошадей. Страсть к лошадям была одной из немногих черт Гарри, которые отнюдь не приводили меня в восторг. Я люблю только тех зверушек, которых можно затащить с собой в постель.
Деревушка Уикерсли, где осел Гарри, находилась за тридевять земель — в шести милях от Кингс—Рэнсома. И по этой причине со времени моего приезда домой мы с ним ни разу не встретились, даже случайно. Вера не захотела переезжать вместе с Гарри, но и не осталась в прежнем доме. Она решила жить попеременно то в домике в Уэльсе, доставшемся от все того же дядюшки Виктора, то у своей сестры в Девоне неподалеку от того места, куда должен был переехать мой милый папа.
В тот день, когда я надумала–таки навестить Гарри, дома никого, кроме меня, не осталось. Папа с Ферджи укатили накануне в Девон, а до приезда нового священника оставался целый месяц.
Пришлось хорошенько поразмыслить, что надеть. Я уже поняла, что если хочу восстановить отношения с Гарри, то должна воззвать к памяти о той невинной золотой поре нашей дружбы, когда еще не подняла свою змеиную голову страсть. Но относительно того, найдется ли в моем гардеробе платонически–невинное платьице, были большие сомнения. Однако, как ни странно, одно обнаружилось — в самом дальнем углу шкафа. Черного цвета, траурное. Когда мне стукнуло тринадцать, была мода на длинные платья, и этого черного уродца я надевала, когда сопровождала отца на похоронах. Втиснувшись в платье, я соорудила на голове респектабельный пучок и для надежности воткнула в него с десяток шпилек. После чего почувствовала себя викторианской гувернанткой. Точнее, почувствовала бы, если бы удалось куда–нибудь девать свой бюст. К косметике я и прежде относилась с прохладцей, будучи убеждена, что это верная дорога к прыщам, так что над макияжем ломать голову не пришлось. Оставалось воткнуть в пучок еще пяток шпилек — и можно смело приступать к осуществлению плана.
