При этом существуют и более тонкие методы развенчания, нежели бросок куска пирога с заварным кремом. Юмористический потенциал содержится, например, в чистой фантазии, которая опрокидывает представление человека о себе как о личности не только величавой, но и трезвомыслящей. Юмор Льюиса Кэрролла – это, по существу, насмешка над логикой, а юмор Эдварда Лира – это нечто вроде полтергейста, вторгающегося в сферу здравого смысла. Когда Черная Королева замечает: «Я видела холмы, в сравнении с которыми ты бы этот холм назвала равниной», она, по-своему, подрывает основы общества не менее яростно, нежели Свифт или Вольтер. Комическое стихотворение, например «Сватовство Йонги-Бонги-Боя» Лира, нередко строится на эффекте создания фантастической вселенной, достаточно похожей на вселенную подлинную, чтобы лишить ее какой бы то ни было величавости. Но чаще оно основывается на контрасте – начинается на высокой ноте, а затем вдруг с треском обрушивается. Примером может служить четверостишие Калверли:
Дитятей по зеленым склонам
Весь день бывал я бегать рад,
Слегка, признаться, усмиренный
Костюмом, что был тесноват
[37],
в котором первые две строки должны создать у читателя впечатление, будто перед ним откроется сентиментальная картина нежного счастливого детства.
Или взять «Современного путешественника» Беллока с его романтическими образами Африки:
О Африка, край грез и снов,
Земля бесчисленных песков,
Но джунглей, в общем, тоже…
О ты, Офир, в котором встарь
Сам Соломон, мудрейший царь,
Брал золото для храма,
И, отправляясь в край родной,
Все золото увез с собой,
Оставив только ямы.
В своем «постскриптуме» к стихотворению Уитьера «Мод Маллер» с его куплетами вроде:
Ну а в день, когда их брак свершился,
Братец Мод со злости удавился.
Брет Гарт проделывает, по существу, тот же фокус, как, впрочем – по-своему, разумеется, – и Вольтер в комическом эпосе La Pucelle
[38], и Байрон в целом ряде своих произведений.
Легкая английская поэзия нынешнего столетия – см., например, стихи Оуэна Симена, Гарри Грэхема, А. П. Херберта, А. А. Милна и других – представляет собой жалкое зрелище: ей не хватает не только изобретательности, но и интеллекта. Авторы слишком озабочены тем, чтобы не выглядеть умниками – хоть и пишут они в рифму, – чтобы не выглядеть поэтами. Ранневикторианскую легкую поэзию как раз преследует призрак поэтичности; в версификационном смысле она стоит на исключительной высоте, порой в ней возникают аллюзии, и она становится «трудной».
В осколках спина Каллипиги, – смотри,
Черт побери!
Венере Медичи тоже досталось,
Анадиомена же – тоже не малость —
Так пострадала, что нужен бы нам
Пальчиков список, – какая жалость! —
Раскиданных там и сям.
Барэм тут творит чудеса виртуозности, каким позавидовал бы самый серьезный поэт. Или, если вновь обратиться к Калверли, к его «Оде табаку»:
Ты, что в час перед боем
Храбрость несешь с собою,
В сумке потертой седельной
Царишь безраздельно,
Сладок в тиши рассвета,
Слаще – после обеда,
Но всего нам отрадней
В час неги закатный.
Как далее становится ясно из текста стихотворения, Калверли не страшится обложить данью читательское внимание и насыщает строки туманными латинскими аллюзиями. Он пишет не для простаков и демонстрирует – особенно в «Оде пиву» – великолепную способность играть контрастами, ибо сознательно стремится дрейфовать в сторону истинной поэзии, рассчитывая на определенный уровень образованности у читателя.
Получается, нельзя быть смешным, не будучи вульгарным – то есть вульгарным в том смысле, какой вкладывают в это слово те, к кому, кажется, и адресуются по преимуществу нынешние писатели-юмористы. Ибо «вульгарен» не только секс. То же самое можно сказать о смерти, деторождении и нищете – еще трем предметам мюзик-холльного юмора в его лучших образцах. Уважение к интеллекту и развитому интересу к политике считается если и не вульгарным, то, по крайней мере, сомнительным с точки зрения вкуса. Но не получится быть по-настоящему смешным, если твоя главная цель заключается в том, чтобы польстить имущим: слишком многое останется за бортом. На самом деле, чтобы стать смешным, надо быть серьезным. Возникает впечатление, что «Панч», по крайней мере за последние сорок лет, стремится не столько позабавить своего читателя, сколько вселить в него уверенность. Скрытое послание журнала читателю заключается в том, что все, что ни происходит, – к лучшему, и ничему не суждено измениться по-настоящему.
Начиналось все совершенно иначе.
Декабрь 1944 г.
Опубликовано: «Лидер», 28 июля 1945 г.
В защиту П. Г. Вудхауса
[39]
Когда ранним летом 1940 года немцы одним броском завоевали Бельгию, среди их трофеев оказался П. Г. Вудхаус, живший в начале войны на своей вилле Ле Туке и, кажется, до самого последнего момента не отдававший себе отчета в том, что подвергается опасности. Уже попавший в лагерь для перемещенных лиц, он, говорят, обронил: «Быть может, теперь мне удастся написать серьезную книгу». Какое-то время писатель находился под домашним арестом, и по собственному позднейшему свидетельству, обращались с ним вполне доброжелательно, а квартировавшие в соседних домах немецкие офицеры частенько «заглядывали принять ванну или посидеть за столом».
Через год, 25 июня 1941 года, прошло сообщение, что Вудхаус из плена освобожден и проживает в берлинском отеле «Эдлон». Уже на следующий день публика с изумлением узнала, что он согласился выступать на немецком радио с передачами «не политического» содержания. Ознакомиться с полным текстом этих передач затруднительно и доныне, но, судя по всему, было их общим числом пять, между 26 июня и 2 июля, после чего немцы отстранили его от эфира. Первое выступление от 26 июня было, собственно, не передачей по нацистскому радио, но интервью с Гарри Флэннери, корреспондентом компании Си-би-эс, тогда еще державшей в Берлине своего корреспондента. Вудхаус также опубликовал статью в «Сатердей ивнинг пост», написанную еще в лагере для перемещенных лиц.
Статья и радиопередачи были посвящены в основном лагерному быту Вудхауса, но встречались в них и замечания, правда, очень беглые, касающиеся войны. Вот несколько характерных примеров:
