Написано осенью 1943 г.
Опубликовано: «Нью сэксон памфлет»,
март,1945, № 3
Поэзия абсурда
Говорят, на многих язык вообще нет поэзии абсурда, да и на английском ее не так уж много. Основанный ею корпус составляют колыбельные и фольклор, который к тому же в основе своей абсурдным вовсе не был, но сделался таковым именно потому, что корни забылись. Вот, например, стишок про Марджери Доу:
Хей-хоу, Марджери Доу,
Уволь ты работника Добби.
За пенни в день ему спину гнуть лень,
Такой все дело угробит
[68].
Или другой вариант того же стишка, который я выучил, еще будучи мальчишкой в Оксфордшире:
Хей-хоу, Марджери Доу,
Кровать продала, на соломе спала.
Откуда такая тупица взялась —
Кровать продала и бухнулась в грязь?
Вполне возможно, жила некогда девица по имени Марджери Доу, не исключено, существовал и некий Доббин, бог весть как затесавшийся в эту песенку. Когда Шекспир заставляет Эдгара из «Короля Лира» говорить: «Сидел на кочке Пилликок,/Сидел на бугорке»
[69] и тому подобное, это совершенная чушь, но пришла она, бесспорно, из старых баллад, где чушью вовсе не была. Характерные строки из фольклорных стихов, которые мы проборматываем почти бессознательно, – это отнюдь не абсурд в точном смысле слова, но нечто вроде музыкального сопровождения к какому-нибудь будничному действию. Например: «Раз копейка, два копейка, будет булочка» или «Полли, чайничек поставь, чай мы будем пить, чаю очень хочется». Стишки, на первый взгляд легкомысленные, на самом деле выражают глубоко пессимистический взгляд на жизнь, кладбищенскую мудрость крестьянина. Например:
Старый добрый Солли Илси
В понедельник уродился,
А во вторник окрестился,
Ну а в среду – оженился,
С хворостью в четверг свалился,
В пятницу уж и убился.
Во субботу – обрядили,
В воскресенье – схоронили
Да навек и позабыли!
Печальная история, но слишком уж схожая с вашей или моей.
До того как сюрреализм совершил свой прорыв в область подсознательного, поэзия, стремившаяся к абсурду (за вычетом бессмысленных песенных припевов), не имела широкого распространения. Тем отчетливее выделяется на этом фоне Эдвард Лир, сборник абсурдистских стихов которого только что вышел под редакцией М. Л. Мегроза, который еще за год или два до войны издал книгу того же автора в серии «Пингвин». Лир был одним из первых писателей, кто погружался в воды чистой фантазии, перемещался в воображаемые дали, экспериментировал со словами, не преследуя при этом никаких сатирических целей. Не все его стихи абсурдны в одинаковой степени; иные достигают эффекта за счет перевернутой логики, но все сходны в том смысле, что пронизывает их чувство печали, но не горечи. В них заключено нечто вроде добродушной глуповатости, естественного сочувствия к любой слабости и гротеску. Лира вполне можно назвать первооткрывателем лимерика, хотя близкую ему форму использовали и иные из его предшественников, и тому, что порой считается слабостью его лимериков
[70] – то есть рифмовка первой и последней строк, – они как раз и обязаны своим обаянием, во всяком случае, отчасти. Незначительные различия в лексике первой и пятой строк усиливают впечатление простоватости, которую мог бы нарушить более острый прием. Например:
Молодая леди в Австралии
Обладала идеями странными:
Что ни день – на баньян
И глядит в океан…
Но сама – ни ногой из Австралии!
Примечательно, что после Лира практически не появлялось лимериков, по крайней мере, в печатной форме, которые были бы достаточно занятны, чтобы их повторяли. В то же время высот своих он достигал в более длинных стихах, таких как «Сова и киска» или «Сватовство Йонги-Бонги-Боя»:
Жил в коромандельских джунглях,
Там, где огурцы цвели,
Йонги-Бонги-Бой могучий,
Повелитель той земли.
Стул без спинки, стол без ножки,
Свечка, две дырявых ложки, —
Вот сокровища его,
Ну а больше ничего
Нет у Йонги-Бонги-Бой,
Нет у Йонги-Бонги-Бой!
Далее появляется некая дама, разводящая кур-доркингов, и начинается вялотекущая любовная история. Мистер Мегроз полагает, и догадка эта правдоподобна, что этот сюжет опирается на какие-то реальные обстоятельства жизни поэта. Он так и остался холостяком, и это заставляет думать, что в его половой жизни было что-то неладно. Психоаналитик наверняка обнаружил бы различную символику в его рисунках, а также в повторяющихся неологизмах вроде «runcible»
[71]. Младший, двадцать первый ребенок в бедной семье, он был слаб здоровьем, и, скорее всего, детство ему выпало тяжелое. Представляется очевидным, что был он несчастлив и, несмотря на немалое количество друзей, по природе замкнут.
Олдос Хаксли, высоко ценивший фантазии Лира и видевший в них своеобразный способ утверждения свободы, заметил, что часто встречающееся в его лимериках местоимение «они» подразумевает здравый смысл, верность закону и вообще всякие скучные достоинства. «Они» – это реалисты, практические люди, здравомыслящие граждане в котелках, которым всегда не терпится помешать вам делать то, что только и стоит делать. Например:
Престарелый уайтхейвенский коронер
Вальс плясал со своим черным вороном,
Но стыдили бедняжку:
«Что ж ты мучаешь пташку?»
И смущен был уайтхейвенский коронер.
Убить кого-то только за то, что он трапезничает и танцует кадриль с вороном, это именно то, что «Они» и должны сделать. Нравились стихи Лира и Герберту Риду
[72], склонному ставить его – за большую чистоту фантазии – выше Льюиса Кэрролла. Что касается меня, должен сказать, что нахожу Лира наиболее смешным, как раз когда он избегает чистого произвола и когда звучание стиха определяет налет бурлеска либо перевернутой логики. Когда же поэт дает фантазии полную волю, как в придуманных именах либо в вещицах наподобие «Трех рецептов домашней кухни», он становится глуповат и утомителен. Стихотворение «Поббл, у которого не было пальцев на ногах», овеяно смутным духом логики, и, мне кажется, именно это делает его смешным. Следует помнить, что рыбачил Поббл в Бристольском канале:
