Большую часть минувшей ночи провел в общественном бомбоубежище – загнали туда свист и грохот бомб, рвущихся совсем неподалеку с интервалом в четверть часа. Очень неудобно – слишком много народа, хотя само помещение оборудовано неплохо, есть электричество, работают вентиляторы. Люди, в основном пожилые рабочие, ворчат, что, мол, сидеть жестко и ночь никак не кончится, но пораженческих разговоров не слышно… Нынче каждый день с наступлением сумерек у входа в убежище выстраиваются очереди людей с постельными принадлежностями. Те, что пришли раньше, захватывают места на полу и, наверное, более или менее удобно устраиваются на ночь. Оставляя в стороне дневные налеты, бомбят более или менее регулярно с восьми вечера до половины пятого утра, то есть от сумерек до рассвета.
Надо полагать, трех месяцев беспрерывных, одной и той же силы – как в минувшие четыре ночи – бомбежек достаточно, чтобы подорвать моральный дух любого. Но вряд ли кому-нибудь под силу продолжать столь мощные налеты в продолжение трех месяцев, особенно если по тебе тоже бьют.
12.9.40
С началом регулярных бомбежек, стало заметно, что люди гораздо охотнее, чем прежде, заговаривают на улицах с незнакомцами… Столкнулся нынче утром с молодым человеком лет двадцати, в грязном комбинезоне, похож на автомеханика. Выглядит совершенно подавленным, насчет исхода войны настроен мрачно, потрясен видом руин, которые видел в Южном Лондоне. Говорит, Черчилль приехал осмотреть район близ «Слона»
[185], подвергшийся бомбардировкам, и, пройдясь по улице, где из двадцати двух домов двадцать были разрушены, сказал: «Могло быть хуже». Молодой человек: «Услышал бы от него такое своими ушами, мерзкую шею его свернул». О ходе войны говорит с пессимизмом, думает, что Гитлер наверняка одержит победу и сделает с Лондоном то же, что сделал с Варшавой. С горечью поминает людей в Южном Лондоне, оставшихся без крова. Живо подхватил мои слова о том, что их можно было бы расселить по домам, пустующим в Уэст-Энде. Считает, что все войны ведутся ради выгоды богатых, но согласен со мной в том, что нынешняя война, вполне возможно, кончится революцией. При все этом антипатриотом его никак не назовешь. Угрюмое настроение частично объясняется тем, что за последние шесть месяцев он четырежды пытался поступить на службу в авиацию и всякий раз получал отказ.
Две последние ночи испытывались новые системы ведения беспрерывного заградительного огня, когда орудия бьют то ли вслепую, то ли ориентируясь просто на звук, хотя, мне кажется, существует все же некий звуковой детектор, определяющий высоту, на которой должен взорваться снаряд… Шум стоит страшный и почти неумолкающий, но, раз уж это мне на пользу, – пускай. Вчера переночевал у С.С.
[186]; всю ночь, с короткими интервалами, вела огонь установленная на площади зенитная батарея. Спать, однако, она почти не мешала, а разрывы бомб здесь не слышны.
Хаос в Ист-Энде и Южном Лондоне царит, что ни говори, страшный.
В своей вчерашней речи Черчилль серьезно заговорил о возможности вторжения в самое ближайшее время. Если это не просто угроза и такая попытка действительно будет предпринята, то цель вторжения, скорее всего, состоит либо в том, чтобы уничтожить наши военно-воздушные базы на южном побережье, что позволит наносить бомбовые удары по наземным системам защиты, вызывая одновременно беспорядки в Лондоне и нарушая его коммуникации с юга, либо отвлечь как можно больше наших сухопутных сил на юге, перед наступлением на Шотландию или, возможно, Ирландию.
Тем временем наш взвод Национальной гвардии после трехмесячного ожидания получил по одной винтовке на шестерых и одному мундиру на четверых; помимо зажигательных бомб, это все. Ничего удивительного, в конце концов, власти всегда возражали против того, чтобы волонтеры брали с собой винтовки домой
[187]. Все оружие хранится в одном месте, чтобы уничтожить его, достаточно одной бомбы.
14.9.40
В первую ночь, когда был открыт заградительный огонь
[188], так и оставшийся самым плотным за все время войны, потрачено было, согласно сообщениям, около 500 000 снарядов, иными словами, 2,5 миллиона фунтов стерлингов – по пятерке за каждый. Но оно того стоит – поднимает моральный дух.
15.9.40
Сегодня утром впервые видел сбитый самолет. Он вывалился из облаков и медленно, носом, пошел вниз, точь-в-точь как дупель, подстреленный где-то высоко в небе. Восторженные возгласы наблюдателей, прерываемые время от времени одним и тем же вопросом: «А вы уверены, что это немец?» Объяснения столь непонятны, а типов самолетов так много, что никто в точности не знает, какие из них немецкие, а какие наши. У меня лично критерий такой: если в лондонском небе появляется бомбардировщик, то это, должно быть, немец, а если истребитель, то, скорее всего, наш.
17.9.40
Вчера в нашем районе – массированный налет, длился до 11 вечера. Разговорился в подъезде с двумя молодыми людьми и девушкой. Любопытна психологическая реакция всех троих. Они откровенно и нескрываемо напуганы, признаются, что у них дрожат колени, и т. д., но в то же время возбуждены и заинтересованы, в моменты затишья выглядывают из дверей посмотреть, что происходит, подбирают осколки шрапнели. Потом переходим в расположенную внизу маленькую, но хорошо защищенную комнатку миссис С., здесь сама хозяйка с дочерью, экономка и еще три девушки, живущие в этом же доме. При каждом взрыве все женщины, за исключением экономки, дружно вскрикивают, жмутся друг к другу, закрывают ладонями лица, но в промежутках выглядят совершенно обычно и бодро, оживленно разговаривают. Пес забился в угол, он явно напуган, понимает, что творится какой-то непорядок. Маркс во время бомбежек ведет себя точно так же, то есть нервничает, скулит. Правда, есть и другие – эти при налетах приходят в неистовство, бросаются на всех, и приходится их пристреливать. Здесь утверждают – Э. говорит то же самое про Гринвич, – что все собаки, которых хозяева выводят на прогулку в парк, едва заслышав звук сирены, пулей несутся домой.
