Силы сторон к этому времени почти сравнялись. У Наполеона под ружьем оставалось 135 тысяч человек, у Кутузова – 120 тысяч плюс необученные ополченцы, которых можно было использовать на вспомогательных работах, тем самым высвободив больше штыков для боя. Кутузов готовился только обороняться: на широком поле близ села Бородино ополченцы строили земляные укрепления.
Бонапарт не мог поверить своему счастью – бесконечный бег на восток наконец завершился, противник ждет атаки и, конечно, будет разбит.
Не буду останавливаться на многократно описанных событиях Бородинской битвы, произошедшей 26 августа (по юлианскому календарю). Вкратце фабула такова: французы упорно атаковали, русские упорно оборонялись, но в итоге уступили все ключевые позиции.
Урон был чудовищный. Разные источники высчитывали их по-разному, но чаще всего называют такие цифры: русские потеряли 45 тысяч убитыми и ранеными (больше трети состава), французы более 30 тысяч, то есть почти четверть. То, что потери обороняющихся оказались выше, объясняется высокой маневренностью французской полевой артиллерии, которую Бонапарт умело концентрировал в местах атак.
Разумеется, Наполеон отправил во Францию сообщение о великой победе в «битве при Москве», и формально у него имелись на то основания, ибо русская армия продолжила отступление и оставила город. Но о виктории рапортовал в Петербург и Кутузов. В столице ликовали – и потом очень удивились, узнав о падении Москвы. С исторической дистанции видно, что прав был скорее Кутузов. Это верно подметил Лев Толстой, писавший в своем великом романе, что русские одержали «победу нравственную», понимая под этим некий психологический перелом в войне. Армия видела, какой огромный урон она нанесла грозному врагу, и преисполнилась гордости и веры в свои силы. Верным свидетельством этого успеха было отсутствие пленных – все дрались до последнего, никто не сложил оружия.
Ну а кроме того, Бородино можно считать победой стратегической. Отступив, Кутузов сохранил костяк своей армии; заняв Москву, Наполеон попал в ловушку – как несколькими месяцами ранее турецкий великий визирь в Слободзее.
Однако в начале сентября Европе, да и Петербургу не казалось, что Бонапарт в опасной ситуации. Все знали лишь, что Москва пала и что в древней столице русских царей встала на бивуаки Великая Армия.
Бородино. Французская литография начала XIX в.
Наполеон теряет время
Французский император считал, что вражеские войска разбиты и деморализованы, раз они уступили Москву без дальнейшего сопротивления. Цель похода достигнута, война выиграна. Конечно, странно, что огромный город не объявил капитуляции, да и горожане куда-то подевались, но у русских ведь всё не как в Европе.
Москву действительно покинуло большинство жителей. Многие авторы объясняют это массовое бегство патриотическим порывом, уязвленной национальной гордостью, нежеланием покориться Наполеону: «Нет, не пошла Москва моя к нему с повинной головою». Но при ближайшем рассмотрении картина выглядит менее пафосно.
Генерал-губернатором («главнокомандующим») второй столицы был граф Федор Ростопчин, честолюбивый и циничный вельможа из бывших павловских фаворитов. При новом царствовании он оказался в полуопале, но очень хотел снова вскарабкаться наверх и сделал ставку на влиятельный кружок Екатерины Павловны. Поскольку там, как уже писалось, царили консервативные, антизападнические настроения, совершенно офранцуженный Ростопчин заделался пылким патриотом и по протекции государевой сестры получил в управление Москву. По мере углубления врага вглубь России патриотическая агитация стала одной из важнейших государственных задач, и бойкий Ростопчин сделался на этом поприще настоящей звездой.
Ростопчина можно считать российским первопроходцем в деле обработки массового сознания – правда, в пределах одного города. Граф Федор Васильевич сделал то, чем до него никто не озабочивался: развернул агитационную работу среди «плебса». Раньше от простонародья требовалось только беспрекословное подчинение, теперь же, в связи с курсом на «отечественную войну» понадобилось нечто большее: жертвенность, энтузиазм.
Генерал-губернатор стал повсюду развешивать лубочные картинки и воззвания, озаглавленные «Дружеские послания главнокомандующего в Москве к жителям её». Обычно их называют «ростопчинскими афишками». У взыскательных современников вроде Карамзина карикатурно-простецкий стиль этих агиток вызывал отвращение, но оказалось, что на низшее сословие, непривычное к вниманию высокого начальства, такой метод коммуникации отлично действует. «Никогда ещё лицо правительственное не говорило таким языком к народу! – восторгался литератор Иван Дмитриев. – Причем эти афишки были вполне ко времени. Они производили на народ московский огненное, непреоборимое действие! А что за язык! Один гр. Ростопчин умел говорить им! Его тогда винили в публике: и афиши казались хвастовством, и язык их казался неприличным! Но они… много способствовали и к возбуждению народа против Наполеона и французов». Ладно Дмитриев – он был романтический поэт, но действенность ростопчинской пропаганды признавал и замечательно трезвый Петр Вяземский: «Так называемые “афиши” графа Ростопчина были новым и довольно знаменательным явлением в нашей гражданской жизни и гражданской литературе».
Иное дело – как воспользовался генерал-губернатор этим новым инструментом. С одной стороны, Ростопчину удалось собрать огромное ополчение – 28 тысяч ратников. Но после Бородина граф вообразил себя новым Кузьмой Мининым, спасителем отечества и с этой ролью не справился. 30 августа он велел развесить по городу листовку с призывом к населению назавтра собраться на Пресне, чтобы идти бить Наполеона: «Не впустим злодея в Москву… Вооружитесь, кто чем может, и конные и пешие; возьмите только на три дня хлеба… Возьмите хоругвей из церквей и с сим знаменем собирайтесь тотчас на Трех горах. Я буду с вами, и вместе истребим злодея».
Шапкозакидательская наглядная агитация «Наполеонова пляска»:
Не удалось тебе нас переладить на свою погудку:
Попляши же, басурман, под нашу дудку
Пишут, что на следующий день в указанном месте скопились десятки тысяч людей. Они прождали генерал-губернатора с рассвета дотемна. Ростопчин не появился – он узнал от Кутузова, что битвы за Москву не будет. (Впрочем, непонятно, зачем для обороны понадобилась бы бесформенная толпа безоружных обывателей.)
Москвичи уже несколько дней находились в нервической лихорадке, которая моментально перешла из эйфорической, шапкозакидательской фазы в паническую. До того времени покидать город без особого разрешения запрещалось: на заставах были выставлены караулы. Точнее сказать, из Москвы выпускали только «чистую публику». Теперь же дороги открылись, и все кинулись прочь, куда глаза глядят. Это была не эвакуация, не гордый исход, а род коллективного безумия, когда люди уходили без всего, не зная куда. «Здесь действовал просто инстинктивный страх, бежали, «куда Бог поведет»… не руководясь никакими обдуманными целями и не думая о последствиях», – пишет Мельгунов. Организованной помощи московским беглецам оказано не будет. Впереди их ждали невообразимые лишения.
