Из номера, в котором они провели в объятьях друг друга почти полдня, Эдмон с Татьяной вышли вместе. По дороге на пляж они встретили на набережной пунцовую от злости Марину. Заметив на шее стюардессы свежий засос, та сразу все поняла.
– Так вот чем ты все это время занимался с этой шлюхой! – набросилась она на Эдмона с упреками, но ей тут же пришлось пожалеть о своей несдержанности.
– Ты кто мне, жена, чтобы устраивать мне здесь «семейные разборки»?! – гневно осведомился он.
– Нет, не жена.
– Нет?! Тогда не смей при мне Татьяну оскорблять!
Марина, не ожидавшая получить от Эдмона столь жесткий отпор, растерялась, не зная, что ему на это ответить.
– Снотворное подсыпал в бортовую кофемашину твой тесть, – сухо продолжил он, не обращая внимания на то, что у нее глаза были на мокром месте. – А Таню он просто использовал втемную, так что прямой ее вины в том, что случилось с нашим экипажем, нет.
– Мне все это теперь неинтересно, – безразличным голосом произнесла она. – И в твоих услугах личного водителя я больше не нуждаюсь. Ты уволен! Надеюсь, мы с тобой никогда больше не увидимся…
– Никогда не говори «никогда»! – изрек Эдмон. – А что касается твоего бывшего тестя, то я займусь им, как только вернусь в Киев, и безнаказанным он не останется, – это я тебе обещаю! Так что следи за новостями, – бросил он на прощанье и демонстративно ушел с Татьяной на пляж.
Обещать всегда легче, чем выполнить. Для Эдмона, привыкшего всегда держать свое слово, обещания – это как воинский долг, который нужно выполнить до конца и при необходимости с риском для своей жизни, как требовал того Кодекс чести легионера. Пообещав Марине разобраться с ее бывшим тестем, он не хотел впутывать в это дело Татьяну, а без ее показаний предъявить отставному генералу Гладышеву было абсолютно нечего. После демарша Марины, улетевшей в тот же день в Сочи, Эдмон провел с Таней незабываемые десять дней на Сейшелах и по-настоящему полюбил ее, а не просто занимался с ней любовью. Татьяна отвечала ему взаимностью и по возвращении в Киев предложила Эдмону переехать к ней. Таня снимала однокомнатную квартиру с евроремонтом, аренда которой была оплачена до конца года ее бывшим любовником Гариком. Он же спонсировал ей отдых на Сейшелах. Все это Эдмон знал. И, как умный мужчина, он сказал Тане, что его не волнует, кто у нее был до него. Однако о том, чтобы жить с ней в оплаченной Гариком квартире, не могло быть и речи. У Эдмона пока было достаточно денег, чтобы забронировать для них двоих номер люкс в мини-отеле «Седьмое Небо», из окон которого Киев был перед ними как на ладони. В комфортном люксе мини-отеля Тане было так же хорошо с Эдмоном, как и на Сейшелах.
– Насчет денег не беспокойся, – сказал он. – Мой побратим по легиону Влад Литвинов давно приглашал меня в свое детективное агентство, так что без работы я не останусь. Но сначала я должен закончить собственное расследование и с сегодняшнего дня начинаю следить за каждым шагом Гладышева-старшего. И какая бы у него ни была охрана, я найду способ добраться до этого оборотня.
* * *
Сменив штаны с генеральскими лампасами на цивильный костюм от Бриони, Владимир Михайлович Гладышев тосковал по утраченной былой власти, когда он буквально горел на службе, которая, как поется в известной песне, «и опасна и трудна». Было в его ментовской биографии всякое: и собственноручно пытать задержанных ему не раз приходилось, чтобы те дали нужные следствию показания, и за решетку заведомо невиновных отправлял, не без этого… Но чего ради он так надрывался на милицейской службе, а когда работал простым опером в угро, то вообще, бывало, сутками глаз не смыкал, раскрывая очередное преступление? А просто служба у него была такая, что по-иному в уголовном розыске не работали со дня его основания, и те же пытки, применяемые операми исключительно для того, чтобы расколоть подозреваемого, задолго до него придумали.
Служить в милицию Вова Гладышев пришел, что называется, от станка, по путевке заводского коллектива. Ему тогда только исполнилось двадцать три года, и поначалу он сам был шокирован прозой жизни, с которой ему с первых же дней пришлось столкнуться в угро. Его коллеги-наставники раскрывали двойное убийство семидесятилетнего сторожа и сорокалетней бухгалтерши овощной фабрики, трупы которых были обнаружены гражданином Сидоровым, мужем задушенной собственным платком бухгалтерши. Он же и вызвал милицию. Со слов Сидорова, в тот роковой день жена предупредила, что задержится допоздна – ей нужно было закончить квартальный отчет, и когда освободится, то перезвонит, чтобы он вышел ее встретить. Они жили в десяти минутах ходьбы от фабрики, и Сидоров всегда выходил встречать супругу, когда та задерживалась на работе. В этот раз она позвонила ему в половине одиннадцатого вечера, и он сразу пошел ее встречать. Когда он пришел на фабрику, у проходной его никто не ждал. В запертой каморке сторожа горел свет, но сколько Сидоров ни стучал, дверь ему никто так и не открыл.
Заглянув в окно каморки, он увидел лежащего на полу без признаков жизни сторожа, под которым растеклась лужа крови. Как добропорядочный гражданин, Сидоров сразу кинулся к ближайшему телефону-автомату сообщить о случившемся в милицию. Приехавшей минут через двадцать следственно-оперативной группе, чтобы зайти в сторожку, пришлось высаживать дверь, оказавшуюся закрытой изнутри на крючок, и находились в ней не один, а два трупа: сторожа, заколотого предположительно заточкой, и жены Сидорова, задушенной ее же шелковым платком. При осмотре ее тела под левой грудью была обнаружена колотая рана от заточки. Орудия преступления в каморке, которую перерыли вверх дном, найти не удалось, и было совершенно непонятно, как убийца вышел из каморки. Эксперт-криминалист, осмотрев оконную раму и обратив внимание на толстый слой нетронутой пыли на подоконнике, пришел к выводу, что через окно убийца уйти не мог, через запертую изнутри дверь тем более. Других выходов, иначе как через окно или дверь, из сторожки не было. Чтобы не ломать себе голову над подобными загадками и побыстрее доложить начальству о раскрытии двойного убийства, менты пошли по пути наименьшего сопротивления, а именно задержали убитого горем Сидорова и стали колоть его на причастность к этим убийствам, ибо негласное правило раскрытия преступлений по горячим следам гласило: кто первый вызвал милицию, того первым и надо задерживать как возможного преступника. А поскольку почти девяносто процентов убийств совершаются на бытовой почве после совместного распития спиртных напитков или из ревности, то такие меры были зачастую оправданными.
Для случая с Сидоровым подходила версия ревности, хотя сами опера в эту версию верили слабо. К чему было сорокалетней бухгалтерше крутить шашни с семидесятилетним сторожем? Но, поскольку прокуратуру версия двойного убийства из ревности вполне устраивала, уголовный розыск стал усердно принуждать Сидорова чистосердечно во всем признаться. Тот на все уговоры оперов раскаяться в содеянном отвечал категорическим отказом, хотя ему вразумительно объяснили, что чистосердечное признание смягчает срок наказания. Тогда, с молчаливого одобрения районной прокуратуры, подозреваемого Сидорова начали в угро прессовать по полной программе, то есть увечить и мучить по-всякому. Что только к нему ни применяли: и классический «слоник», когда на голову допрашиваемого натягивают противогаз и пережимают шланг, и связывали в «ласточку» – руки, скованные за спиной стальными браслетами, стягиваются со связанными ногами до хруста в позвоночнике, и просто лупили ногами в живот, по печени и почкам, охаживали железным прутом (резиновых дубинок у милиции в те времена еще не было на вооружении) по суставам и пяткам, но покаянных признаний Сидоров так и не дал, и в конце концов через трое суток его пришлось отпустить под подписку о невыезде, строго-настрого предупредив, чтобы он никому не рассказывал про то, что с ним делали в уголовном розыске. Зато молодой помощник инспектора уголовного розыска Вова Гладышев, приняв самое непосредственное участие в подобном допросе с пристрастием, прошел свои первые университеты розыскной работы. И теперь, став ветераном МВД, отставной генерал Гладышев со знанием дела поучал молодую поросль ментов чуткому отношению к людям и любил поразглагольствовать о добре и зле, о справедливости и самоотверженной борьбе с преступностью и коррупцией.
