«Чернявый», кивая головой, бесстрастно ответил:
— Кто и для чего вас вызвал, мы разберемся.
С этими словами он громко окликнул матросов с улицы и дал им указание:
— Офицера надобно взять под стражу и отвезти в гарнизонную морскую тюрьму для содержания под арестом.
Один из матросов подошел к лейтенанту и весело вскрикнул:
— Нагулялся, вашбродь, и хватить. Теперя посидишь под замком, покуда тебя, контру, не шлепнут!
Другой спросил:
— Оружие при себе имеется?
И стал хлопать по карманам шинели в поисках спрятанного оружия у спокойно стоявшего перед ним офицера.
Через минуту Тихонова грубо толкнули в спину и повели на улицу к автомобилю. Новым толчком показали, что следует забраться в кузов. Охранники в бушлатах залезли следом и расселись вокруг арестованного. Откуда-то прибежал шофер в кожаном обмундировании и в валенках с галошами, машина затрещала запускаемым двигателем, пахнула облаком сизой бензиновой гари и покатила, прыгая на ухабах притоптанного снега.
Тихонов понял, что его повезут на остров Новая Голландия, где находилась Военно-морская исправительная тюрьма. Грузовик быстро пересек Сенатскую площадь и поехал по узкой Галерной. У дворца Бобринских повернул налево и по деревянному мостику, именуемому Тюремным, действительно въехал через канал на остров. Круглое здание тюрьмы из темно-красного кирпича давило своим мощным казенным видом. По площади, уложенной булыжником, машина подъехала к воротам тюрьмы и, едва не задевая кирпичную кладку бортами кузова, втиснулась во внутренний двор круглого здания.
Тихонов вместе с арестовавшими его матросами выпрыгнул из кузова. Рядом с машиной появился некий чин из тюремной охраны, тихо переговорил с матросами и повел за собой в здание. Арестанту приказал держать руки за спиной. По тускло освещенному коридору и лестничным пролетам поднялись на третий этаж. Матросы, впечатленные строгостью обстановки, перестали балагурить. В молчании процессия дошла до одной из камер, дверь в которую была открыта. Надзиратель ткнул Тихонова пальцем в грудь и скомандовал:
— Пошел в камеру!
Арестант сделал несколько шагов вперед и услышал, как за спиной хлопнула дверь, а в замке с металлическим скрежетом повернулся ключ.
3
— От тюрьмы да от сумы не зарекайся, — невесело сказал сам себе Тихонов и засунул в карманы руки, которые до сих пор держал за спиной.
С некоторым любопытством он рассмотрел новое жилище. Камера имела чуть более четырех шагов в длину и трех шагов в ширину. В стене напротив двери под потолком светлел зарешеченный квадратик окна. Вдоль одной из длинных стен находилась привинченная к полу узкая железная койка с сеткой из широких железных полос. У ее изголовья стояла табуретка, также намертво прикрепленная к полу. Справа от двери на невысоком цементированном помосте зияла дыра, или по-флотски «очко», отхожего места с подножками и гидравлическим сливным устройством. Рядом к стене были прикручены медная раковина и медный водопроводный кран. Над дверью желтым маслянистым светом, наподобие рыбьего жира, горела лампа под плафоном из толстого стекла за решеткой.
«Конечно, не номер в „Палас-Отеле“, но условия не самые плохие. К тому же здесь не холодно», — подумал узник о своем узилище.
Он снял шинель и фуражку и аккуратно положил их на койку, а сам сел на табурет. Спину и голову прислонил к стене и постарался немного забыться.
Очнулся Тихонов от скрежета ключа, отпиравшего дверь. В камеру вошел высокий старик с седыми бакенбардами и седой бородой, раздвоенной, как у генералов на портретах времен взятия Шипки и осады Плевны. Одет он был в видавший виды сюртук чиновника Министерства внутренних дел. Показалось, что от него исходит запах нафталина, когда старик остановился посреди камеры напротив сидевшего арестанта.
— Лейтенант бывшего царского флоту Владимир Константинов сын Тихонов, так? — строго и старомодно вопросил вошедший.
Владимир Константинович молча кивнул, не вставая.
— Понятно, — удовлетворенно заметил старик и продолжил: — Довожу правила внутреннего распорядка арестантов морской тюрьмы: подъем в 6 утра, утренний чай, работы по указанию администрации, обед, работы по указанию администрации, ужин, время для личных нужд, как то стирка, ремонт одежды, баня раз в неделю, время для написания писем, вечерний чай, отбой в ноль часов. На койке разрешается лежать только ночью, с отбоя до подъема. Вопросы имеются, мил человек?
Тихонов поднялся, сочтя неудобным говорить с пожилым человеком сидя.
— Какие такие работы по указанию администрации должен выполнять арестант? — уточнил он.
Старик словоохотливо ответил:
— Поясняю: на первом этаже здания, выстроенного по образцу английских военных исправительных тюрем, находятся помещения арестантской кухни и пекарни, кочегарка для отопления и арестантская баня. Для поддержания тепла в самом здании и его службах требуется большое количество дров, вот их заготовкой сейчас и занимаются арестанты. Это до войны в нашем единственном в городе круглом здании содержалось до пятисот душ арестантов. Нижних чинов, главным образом. Они днем и в кузне работали, и в столярке, и на заготовке дров… Камеры на втором и третьем этажах на время работ пустовали, арестованные приходили в них к отбою. Но как пошла война с германцем, государь-батюшка распорядился уголовных матросов в тюрьме не держать, а посылать всех на фронт в солдатские роты, кровью свои грехи смывать. У нас почти никого и не осталось. Пленных немецких офицеров привозили. Год назад, когда государя императора с престола прогнали, сразу стали господ флотских офицеров под замок сажать, как вредный для революционного времени элемент, стало быть.
— Сколько сейчас душ по камерам сидит? — решил вставить слово Тихонов.
— Так с тобой, мил человек, едва два десятка и насчитаем. Германские офицеры, моряки да летчики пленные, ждут, когда замиримся и освободят их. Ну и наши офицерики, навроде тебя, бедолаги, не знамо чего ждут. Офицерский состав на работы отправлять по закону не велено, но себя обогреть — святое дело. Вот пилят господа бревна. А как без этого? Кстати, тебе, лейтенант, матрас и подушку сейчас принесут, чтобы ночью спать удобно было. Старые правила для офицеров у нас никто не отменял.
— А вы давно здесь служите?
— Считай, годков сорок, не меньше. Сомов меня зовут, Елпидифор Порфирич, некоторые знакомые меня «Ел-пил-закусывал» называли. Но это по невежеству, ибо не ведали они, что с эллинского языка имечко мое переводится как «приносящий надежду». Так-то, мил человек. Начинал я надзирателем, потом до второго лица дослужился. А год назад начальника тюрьмы, кавторанга Ставского, солдаты и матросы-погромщики убили прям перед воротами, через которые тебя провезли, мне и пришлось в начальники круглой тюрьмы выходить.
— Почему ее круглой построили?
— Я же тебе, мил человек, объяснял, что по английскому образцу тюрьму возводили без малого сто лет назад. Аккурат после бунта против царя, что на Сенатской площади удумали. Архитектор Военного ведомства по фамилии Штауберт спроектировал здание кольцом, построил и назвал «трехэтажной арестантской башней». Но городской люд в Петербурге прозвал ее на свой лад «Бутылкой». Мол, в Москве есть тюрьма «Бутырка», а в Питере — «Бутылка». Даже присказку придумали: «Не лезь в бутылку!», слышал такую?
