Тихонов негромко сказал:
— Мне нечего писать. На иностранные разведки я не работал. Раскольникова не видел со времен Гражданской войны, когда он во главе Каспийской военной флотилии громил белогвардейцев. Берзин был начальником Разведупра, с ним лично я контактировал очень мало и вредить Родине не собирался. Как я должен признаваться в том, что я являюсь террористом, вообще не понимаю.
— Я тебе объясню, — сказал следователь и встал. Зашел за спину Тихонову, с силой ткнул ладонью в затылок так, что тот ударился лицом о стол, разбив нос и губы.
Потом брезгливо взял со стола лист бумаги и продолжил мысль:
— Видишь, какой ты мерзавец! Бумагу кровищей измазал. Ладно, после переделаешь начисто, а сейчас быстро пиши признание в терроризме.
С трудом шевеля разбитыми губами, роняя капли крови, Тихонов хрипло ответил:
— Следствию потребуются доказательства моих преступлений. Но их нет, потому что я их не совершал.
Следователь отмахнулся, как от мухи:
— Никому доказательства не потребуются. Наш Генеральный прокурор Андрей Януарьевич Вышинский учит, что признание — царица доказательств. Признаешься — будешь спокойно ждать суда в камере. Так что пиши, как вместе с врагом народа Берзиным готовил террористические акты против советского руководства.
— Не в чем мне признаваться, — опустив голову, повторил разведчик.
— Придется освежить тебе память, — прошипел сквозь зубы следователь и ударил кулаком в лицо, опрокинул на пол, а потом бил сапогами, пока не утомился.
В себя Тихонов пришел в камере. Сосед мокрым носовым платком стирал ему кровь с лица. Огнем горело и болело все: лицо, челюсть, нос, ухо, а более всего болели отбитые ударами сапог внутренности. Сосед немного успокоил:
— Судя по твоему состоянию, переломов и разрывов внутренних органов нет. Уже легче. Значит, оклемаешься в камере до следующего допроса. Или ты уже признался в том, что являешься шпионом и работаешь на Германию, Польшу и Японию?
— Откуда вы знаете, в чем меня обвиняли? — с трудом спросил Тихонов.
— Морячок, ты здесь не первый. А с фантазией у следователей плоховато. Через эту камеру прошли уже десятки шпионов всех мастей.
— А где мы находимся?
— Во внутренней тюрьме НКВД.
— Я помню, что ехали в машине недолго.
— Откуда же тебя забрали?
— Из Главного штаба РККА на Знаменке.
— Действительно, здесь совсем близко. А в чем тебя, моряк, обвиняют?
— Пытаются обвинить в терроризме, но я отказываюсь.
— В конце концов согласишься с обвинением. Следователи умеют «уговаривать».
— А вы кто?
— Работник Генеральной прокуратуры, потерявший бдительность и вступивший в преступный сговор с врагами народа.
— У вас остались силы подшучивать над собой? Сильно! Неужели вы, прокурор, не можете найти какую-то зацепку, чтобы отвести от себя несправедливое обвинение?
— Насчет меня, увы, поздно что-то искать. Не сегодня-завтра исполнители высшей меры социальной справедливости в последний раз поведут на выход. А насчет тебя можно подумать. Говоришь, терроризм… Чему нас учит теория? «Терроризм — это публично совершаемые общеопасные действия или угрозы таковыми, направленные на устрашение населения или социальных групп, в целях прямого или косвенного воздействия на принятие какого-либо решения или отказ от него в интересах террористов». К твоему случаю, моряк, явно не подходит. Значит, тебе надо написать в Генеральную прокуратуру заявление о нарушении юридических норм в отношении тебя.
— Кто будет читать мою писанину? Им нужно поскорее разделаться со мной.
— Ты не совсем прав. Кончить с тобой они, конечно, хотят. Но просто-напросто пристрелить тебя в камере не имеют права. Нужно, чтобы у них каждое лыко в строку было: обвинение, признание, судебные действия, приговор. Только в таком случае следователю поставят «плюсик» за то, что сумел вывести на чистую воду врага народа. А ты сейчас запустишь бумагу, где не будешь писать, что ты невиновен — в это никто не поверит, а укажешь нашим надзорным органам на юридические ошибки, допущенные следствием в отношении тебя. В тюрьме обязаны принять у тебя бумагу. Ее передадут по назначению, а дальше наша бюрократическая машина будет работать без твоего участия. Зато на тебя будет работать время. Мало ли что может произойти за те дни, пока тебе придет ответ из Генеральной прокуратуры. Допрашивать не будут во время разбирательства. Так что пиши, что я тебе скажу.
Так и получилось. Тихонов написал заявление, бумагу приняли. Через несколько дней пришли за прокурором, который так и не вернулся в камеру.
Один допрос все же состоялся на следующий день после того, как Тихонов отправил заявление в Генеральную прокуратуру. Следователь был вне себя от злости на своего подследственного, который решил «умничать» и жаловаться. Удары в этот раз наносил не по лицу, бил под дых, со спины по почкам, коленом в пах. Упавшего Тихонова отливал водой из ведра, сажал на табурет и заставлял писать признание. После упрямого отказа продержал несколько ночных часов на ногах, пока сам заполнял за столом множество протоколов допросов.
Под утро Тихонов упал, лишившись сознания. Вновь на него полилась холодная вода из ведра. С трудом придя в себя и разлепив веки, Владимир Константинович увидел наклонившегося следователя, который зло предупредил:
— Ладно. Зря не хочешь писать то, что тебе говорят. Сделаем по-другому. Я отдам распоряжение, чтобы сюда привезли твою жену. Зачитываю: Тихонова, урожденная Устьянцева, Наталия Кузьминична, инженер-экономист Наркомата путей сообщения. Правильно? Знаю, что правильно. Ты подпишешь мне все, что угодно, когда она будет выть от боли и страха на допросе в соседнем кабинете.
Конвоиры под руки отвели Тихонова, с трудом волочившего ноги, в камеру.
4
Прихрамывая, Тихонов шагал взад и вперед между узкими тюремными койками, одна из которых пустовала после ухода прокурора, и мучился от мысли, что следователь выполнит угрозу и арестует Наташу. В то же время память восстанавливала разговоры с женой перед окончанием отпуска. Владимир Константинович не стал утаивать, что его могут арестовать в Москве, и объяснил, как следует поступить в случае, если от него неделю не будет ни телеграммы, ни письма. Вины за ним никакой нет, поэтому органы разберутся и выпустят. Но на всякий случай Наташе надо как минимум полгода прожить в деревне вместе с больным отцом. Более того, в деревню необходимо увезти и Ольгу Антоновну из Ленинграда. Тихонов не исключал, что могут прийти и за ней, ведь в его личном деле имелся адрес матери. Адреса деревни, где жила Наталья с отцом, не было, поэтому разыскать ее будет непросто.
Время шло. По засечкам, которые Тихонов делал ложкой на стене, выходило, что наступил октябрь 1938 года. На допросы его больше не вызывали. Так, может быть, сработала идея, подсказанная опальным прокурором, и с протестом сейчас разбираются в Генеральной прокуратуре? Не исключено, решил разведчик, и поблагодарил судьбу за счастливый случай, явившийся в образе грамотного соседа по камере.
