После закусок место на столе заняла фарфоровая супница, и хозяйка налила по тарелкам деревенские щи из крошева с сушеными грибами, заправленные сметаной. Поставила пироги с капустой. Предупредила, что впереди — мясо в грибном соусе с жареным картофелем.
Анташев пошутил:
— Я за всю жизнь столько грибов не видел, сколько сегодня съем за этим прекрасным столом. Ай хозяйка, ай молодец!
Наташа с улыбкой поблагодарила гостя за похвалу и заметила:
— А мне очень понравилось ваше вино, Михаил Андраникович!
— Рад, что армянское вино пришлось вам по вкусу. И хочу добавить, что друзья зовут меня Мишель. Мне будет приятно, если и вы будете ко мне обращаться так же.
— Разве вы не обидитесь, все же неудобно так обращаться к человеку старше возрастом…
— Вот теперь точно обижусь, раз вы меня в старики собрались записать, — будто с обидой сказал Анташев, лукаво поглядывая на хозяйку.
Наташа смутилась.
На выручку пришел муж:
— Не расстраивайся, Наташенька, наш дорогой друг Мишель — человек отходчивый! Зла на женщин не держит.
Рассмеялись все вместе.
После обильного застолья, пока хозяйка собралась уложить дочку спать и подготовить стол к чаю, мужчины пошли на полчаса погулять по улице.
Само собой разумеется, их разговор зашел об итогах войны с Финляндией. Больше говорил Тихонов, собеседник внимательно слушал:
— Потерь у нас много, причем не боевых, а совершенно напрасных, от неопытности. Про дела армейские говорить не буду, мало знакомился с их оценкой боев, а про флотские скажу. Наши корабельные зенитчики слабо знали силуэты самолетов, нередко лупили по своим и сбивали их. В свою очередь, летчики морской авиации не знали силуэтов кораблей, ни своих, ни чужих. Был случай, когда бомбардировщик атаковал свои эсминцы, а те, конечно, открыли заградительный огонь. Истребители стреляли по своим бомбардировщикам и, представь, сбивали. Авиация Балтийского флота потеряла 80 самолетов. Противник уничтожил только 25 из них. Остальные бились при взлете и посадке, по другим причинам из-за неопытности экипажей.
— Это же чудовищная ситуация. Как велась боевая подготовка на суше и на море? Командование докладывало, что все прекрасно, а что на самом деле?
— Мне больше всего досадно, что скверно работала наша военно-морская разведка. Чем занимались многие годы, непонятно. Полных сведений о финских береговых батареях не добыли. Информации о финских минных заграждениях не было вовсе. Эсминцам приходилось маневрировать, вызывая огонь на себя, чтобы засечь выстрелы финских орудий. А крейсер «Киров» едва не погиб, пройдя рядом с кромкой минного заграждения.
— Такое впечатление, что разведкой у нас просто не занимались!
— Совершенно точно, Мишель. Это притом, что к концу Мировой войны разведка старого Балтийского флота работала четко, словно швейцарский часовой механизм. Потом ее создателя Непенина убили восставшие матросы, офицеров новая власть разогнала с флота, умница Стрельцов, умело руководивший нашим прекрасным ансамблем, вынужден был остаться за границей. И на Балтике не стало разведки. Плоды тех неумных действий мы сейчас пожинаем. На тех людях, которые уничтожили разведку Балтийского флота после революции, лежит вина за ее беззубую работу сегодня. Только вину им не предъявить: иных уж нет, а те далече, как говорил классик. Тяжело наблюдать за происходящим. Впереди, судя по всему, грядет новая война, и дай Бог, чтобы хватило времени на исправление ошибок, которые дались такой кровью!
Анташев только вздохнул в ответ.
…В управлении Тихонова ждала шифровка от «Ферзя»:
«По сведениям, полученным от адмирала Канариса, войну против Советского Союза Гитлер может начать весной 1941 года».
3
На эту встречу Канарис пригласил «Ферзя» не в фешенебельный номер отеля на морском побережье, который обычно снимали для начальника сотрудники испанского отделения абвера, а в пустой зальчик скромного ресторана в Барселоне. Адмирал сидел за столом с бокалом легкого красного вина и тарелочкой камамбера, когда подошел «Ферзь». В его голове крутился вопрос, почему Вилли назначил встречу здесь, в малолюдном месте, не пригласив по обыкновению кого-нибудь из своих помощников или испанских друзей.
Ответ пришел сам собой: разговор на сей раз будет касаться только двоих.
Беседа за столом началась неторопливо с каких-то пустяков. Шеф абвера явно никуда не торопился и мог позволить себе говорить с собеседником, словно присматриваясь, выясняя настроение, снимая настороженность.
И вдруг как выстрел прозвучал острый вопрос, ответить на который «Ферзь» готовился больше года. Канарис сделал паузу в разговоре, задумчиво глядя в окно, а потом, как бы нехотя поинтересовался:
— Юрг, ты можешь объяснить, что случилось с сотрудником абвера, которого в Испании знали под именем Дитрих? Он был твоим партнером по операциям с оружием, а летом 1938 года бесследно исчез. Возможно, ты прольешь свет на это странное происшествие?
Для «Ферзя» прояснился вопрос, почему они встретились сегодня без свидетелей. Адмирал хотел задать старому товарищу конфиденциальный вопрос, знать о котором никто из его окружения не должен. И в зависимости от того, устроит его ответ или нет, будет понятно, уйдет ли «Ферзь» спокойно после встречи, или бесследно исчезнет, подобно Дитриху. Об этом тоже никто не узнает. Понятно, что на войне у разведчиков дружбы не бывает, могут быть только общие интересы.
— Я убил его, Вилли, а тело вместе с машиной сбросил со скалы в море, — с обезоруживающей откровенностью ответил разведчик.
Канарис с любопытством посмотрел, вскинув брови. В голубых глазах адмирала холодели льдинки гнева. Он сухо бросил:
— Хотелось бы подробнее…
Он поверил, догадался «Ферзь», оценил откровенность, но демонстрирует свой гнев по поводу моего наглого самоуправства: ведь нельзя с бухты-барахты стрелять офицеров абвера. Теперь нужно убедить адмирала, что иного выхода быть не могло.
— Произошла своеобразная дуэль. Дитрих заявил, что хочет убить меня и первый направил на меня ствол своего «бульдога». Лишь то обстоятельство, что он пришел, изрядно выпивши, позволило мне опередить его с выстрелом. Промедли я хоть мгновение, тебе пришлось бы выяснять у него, что случилось летом 1938 года со мной.
— Что привело к ссоре? Шерше ля фам?
— Насколько я могу предположить, дамы его не интересовали. Он слишком много пил и психовал из-за того, что попал в Испанию.
Канарис молча прикрыл веки. Тебе об этом известно, продолжал размышлять «Ферзь», это играет на руку мне, к тому же Дитрих ненавидел твою любимую Испанию.
— Да, его все раздражало в этой стране. Он постоянно жаловался на пыль и жару, на то, что здесь нет того комфорта, к которому он привык в Германии, местных жителей он презирал за легкое отношение к жизни, забывчивость и необязательность. К бутылке с коньяком Дитрих прикладывался с утра, а к вечеру пьянел настолько, что мог орать при посторонних о своих задачах, поставленных адмиралом Канарисом.
