Когда на голову перестали валиться комья земли, Тихонов с трудом встал на колени и, поочередно распрямляя ноги, поднялся. Его шатало и тошнило, голова кружилась и болела. Подошли офицеры, никто из них не пострадал:
— Владимир Константинович, у вас кровь идет из носа и ушей. Наверное, контузия, — скорее понял он по губам слова подчиненного, чем услышал. В уши будто песку насыпали.
Он пытался что-то сказать, но его заботливо уложили на спину, подложив шинель под голову. Глаза застелила пелена, он потерял сознание.
Пришел в себя в госпитальной палате.
5
В начале осени Стрельцов увидел на улице Стокгольма соотечественника — Бориса Четверухина. Подходить к нему не стал, более того, постарался, чтобы тот его не заметил: слишком неприятные воспоминания возникли в памяти в связи с этой личностью.
Офицер царского флота Четверухин был капитаном второго ранга, в прошлую войну служил минером на Балтике. В 1918 году после прихода к власти в России большевиков он остался в Финляндии и примкнул к той категории эмигрантов, что на каждом углу трубила о своей ненависти к красным. Как непримиримого врага Советской власти его приметила и завербовала британская разведка. Но англичане, обычно щедрые на посулы, на самом деле не баловали своих источников и держали в черном теле. Поэтому Четверухин, стремясь заработать, предложил свои услуги специальным службам Финляндии, поклялся в верности маршалу Маннергейму и усердно занялся сбором сведений о военном потенциале Советского Союза для финских вооруженных сил. Накопив некоторую сумму, он основал в Хельсинки свою торговую компанию, которой прикрывал разведывательную деятельность. Между тем хитроумный Четверухин на всякий случай стал сотрудничать и с военной разведкой Швеции. Этот ход выручил его в тот момент, когда СССР вынудил Финляндию выйти из войны и Красная Армия могла войти на ее территорию. Опасаясь разоблачения, Четверухин получил от хозяев разрешение укрыться в нейтральной Швеции.
Стрельцову было известно от знакомых эмигрантов, что Четверухин — агент нескольких спецслужб, корыстный и беспринципный человек. Информацию о нем Илья Иванович решил передать советской разведке через «Адмирала» и отправил соответствующий документ. В ответ получил через тот же тайник записку, в которой «Адмирал» писал, что Четверухин недавно встречался с ним и склонял к сотрудничеству с британской разведкой, от чего он с возмущением отказался.
«Напрасно ты стал мараться, общаясь с таким нечистоплотным человеком, такие контакты могут вызвать неприятности», — подумал Илья Иванович.
Как в воду смотрел старый полковник. Со временем выяснилось, что Четверухин написал донос в шведскую полицию о том, что «Адмирал» тайно занимается незаконной деятельностью. Шведы начали слежку за руководителем группы, которого давно считали «красным», и его партнерами, встречавшимися друг с другом в интересах решения разведывательных задач.
Стрельцов, готовя финальную часть операции по выводу «Ферзя» на советскую территорию, произвел рекогносцировку в тех местах, где намечалась переброска. Попутно постарался выяснить положение частей германской армии, оставшихся в Норвегии после поражения у Петсамо и Киркинеса. Собранная информация не требовала срочной передачи в Центр, поэтому Стрельцов заложил ее в тайник «Свен», который трижды в месяц проверяли советские моряки-разведчики. В донесении сообщалось:
«После завершения боев с Красной Армией произошли изменения в диспозиции частей в северной Норвегии. В состав понесшей потери 20-й горнострелковой армии включена армия „Норвегия“, в результате в районе Нарвик — Люнген-фьорд в северной Норвегии образована армейская группа „Нарвик“. В состав 36-го горнострелкового корпуса входят части, расположенные на шведской границе. Командование не планирует боевых действий и готовит возвращение в Германию оставшихся в Норвегии войск. С начала ноября 6-я горнострелковая дивизия СС грузится на корабли, которые переправят ее в порты Балтийского моря. Ожидают очереди дивизии: 2-я горнострелковая, 163, 169 и 199-я».
Поставил подпись «Ферзь», чтобы показать Москве, что разведчик продолжает действовать. К донесению приложил записку с вопросом о сроке начала операции по его переброске. Предварительная договоренность на декабрь имелась, но Стрельцову хотелось как можно точнее знать дату, когда Тихонов будет встречать разведчика на советской территории.
«Ферзь» старательно тренировался ориентироваться на местности в заснеженных районах Швеции, ходить с компасом по азимуту, передвигаться на лыжах и поддерживать жизнедеятельность в условиях низких температур.
Стрельцов наблюдал за подопечным и был убежден, что тот готов к операции в полярных условиях:
— Иоганн, почти тридцать лет прошло с тех пор, как я готовил вас к заброске в германский тыл. На мой взгляд, тогда условия задачи были сложнее, чем теперь. Тем более что вы идете домой, это должно придавать силы. Уверен, что справитесь!
— Надо справиться, Илья Иванович. Хотя, скажу честно: волнуюсь сейчас больше, чем в 1916 году, когда на паруснике рассекал балтийскую волну, уходя на задание. Может быть, возраст сказывается. С годами становимся сентиментальнее, больше размышляем о пережитом и о будущем.
Не стал продолжать «Ферзь», что волновался не только за себя, но и за судьбу Сильвии, которая, должно быть, родила ребенка. И он возвращается в Россию, чтобы увидеть кроху, быть рядом с ним и любимой женщиной.
…В начале декабря взволнованный Стрельцов принес несколько шведских газет: «Дагенс Нюхетер», «Афтонбладет», «Свенска Дагбладет», в которых публиковались сенсационные новости:
«Криминальной полицией в Стокгольме задержаны по обвинению в шпионаже бывший российский подданный Владимир Сташевский и два шведских гражданина — штурман Виктор Бук и другое лицо, имя которого не публикуется…».
Сообщалось, что задержанный Сташевский является «царско-русским шпионом», а Бук был штурманом на шведских судах, которые ходили в порты Германии, где он собирал разведывательные сведения.
Один из шведских журналистов писал:
«Раскрытие нового шпионского центра в Стокгольме, главой которого является бывший русский морской атташе, относится к фактам, напоминающим нашему народу о том, что он еще не может спокойно перейти к обсуждению послевоенных проблем, в надежде на то, что опасность уже миновала».
Илья Иванович, указывая пальцем на статьи, гневно произнес:
— Вряд ли я ошибусь, если скажу, что вся эта каша заварилась после неосторожной встречи нашего уважаемого Владимира Арсеньевича с Четверухиным. Бывший кавторанг за тридцать сребреников продал соотечественников, к бабке ходить не надо!
«Ферзь» дочитал газетные сообщения и с тревогой в голосе откликнулся на слова Стрельцова:
— Илья Иванович, выходит, что не мне, а вам пора скрываться. Полиция будет землю носом рыть, чтобы выявить всех, кто может быть причастен к советской разведке.
— Должен заметить, что со Сташевским я встречался редко и весьма конспиративно. Вряд ли у шведской полиции имеются какие-нибудь компрометирующие меня сведения. Но вы правы в одном — надо начинать операцию по вашей переброске в Россию. Вместе с вами и я исчезну из Стокгольма, а проводив вас, поживу где-нибудь в глуши. Благо, документы мне позволяют перемещаться по пастбищам северных оленей. И продолжу наблюдение за германскими войсками в Норвегии. Война-то еще не закончилась, хотя подходит к завершению.
