Держа автомат на изготовку, он приблизился к темнеющему на снегу пятну, оказавшемуся лежавшим человеком.
— По-моему, готов. Замерз совсем, — негромко сообщил разведчик.
Но человек вдруг зашевелился, поднял голову и внятно сказал по-русски:
— Братцы, русские, помогите!
— Ты сам-то откуда, что здесь делаешь?
Незнакомец показал рукой на запад и тихо произнес:
— Оттуда. Мне нужно попасть к советскому военному командованию, — фразу он договорил едва слышно и снова поник головой, впадая в беспамятство.
— Может, он из плена бежал? — предположил Братухин.
— Ты присмотрись, как он одет. Так только хорошие охотники одеваются, надолго уходя из дома, — ответил Залевский и, наклонившись, стал осматривать незнакомца. Потом сказал: — Думаю, что его надо нести на катер.
— Нам потом по шапке дадут, мол, зачем шпиона притащили…
— Витя, он один здесь к вечеру отдаст Богу душу. Зачем брать грех на себя? Сейчас положу гильзу в тайник и пойдем. Заберем его к своим, пусть СМЕРШ разбирается, наш он или не наш.
Путь домой всегда бывает быстрее, и следующим днем катер подошел к причалу на полуострове Рыбачий, где размещалось подразделение разведотряда. Разведчиков уже ждал капитан-лейтенант из разведотдела флота, немного поодаль стоял вездеход «виллис», на котором ездили офицеры контрразведки СМЕРШ. Одетые в полушубки без погон, они подошли к катеру, когда на причал вынесли носилки с лежавшим без сознания незнакомцем. Один из офицеров, тот, что помоложе, крикнул:
— Грузите его в машину, повезем на фильтрационный пункт разбираться, кого вы притащили!
Тот, что постарше, наклонился над носилками, посветил фонариком и возразил:
— Погоди! Видишь, он еле живой. Мы его не довезем, помрет в дороге, а потом с нас голову снимут, что шпиона не могли живьем доставить. Несите этого доходягу в медсанчасть, в госпиталь, куда угодно. Подлечат маленько, а потом мы будем разбираться. И охранять как следует. Ты, разведка, отвечаешь, чтобы не удрал, — кивнул он капитан-лейтенанту.
Через час на столе начальника разведки флота зазвонил телефон. Коротко переговорив, он обратился к сидевшему рядом Анташеву:
— Наша разведгруппа только что доставила в госпиталь на Рыбачьем незнакомца, найденного без сознания в районе тайника. Он сильно обморожен, одна нога в ступне сломана. Пока без сознания.
— Срочно в самолет. Летим на Рыбачий!
В госпитале Анташев велел всем удалиться из палаты, чтобы наедине поговорить с незнакомцем, который в тепле и после принятых лекарств и процедур пришел в себя и открыл глаза.
— Вы хотели попасть к советскому военному командованию. Вас доставили. Что скажете?
— Скажу условную фразу: «Парусник вернулся в Нарву». Такая договоренность была с Ильей Ивановичем Стрельцовым.
— Что же, все верно! Как же вы обморозились да еще ступню сломали?
— Я ждал в районе тайника появления советских разведчиков. Как на грех провалился в какую-то расщелину, где и сломал ногу. С трудом выбрался и стал терять сознание. Видимо, в это время меня и обнаружили. Скажите, а где Владимир Константинович Тихонов, мой руководитель?
— Тихонов сам в госпитале лежит после контузии, которую получил в бою на Моонзундских островах. И вас мы переправим в госпиталь в Ленинград на поправку. Все будет в порядке, уважаемый «Ферзь», тем более что у вас такие руководители, как Стрельцов и Тихонов. Легендарные люди!
— Спасибо. Но я теперь не «Ферзь». Я снова стал Иваном Алексеевичем Таубе.
Глава 10. Лето 1945 года
В Ленинграде наступил июнь, пора белых ночей. В воздухе стоял густой запах отцветающей сирени, кусты которой пережили годы блокады. После окончания тяжелой войны не прошло и месяца, но молодые ленинградки уже стучали каблучками и щеголяли в красивых платьях, долго висевших в шкафах и лежавших в довоенных чемоданах. Все постепенно возвращалось к мирной жизни.
Тихонов с доброй улыбкой наблюдал за спешащими мимо горожанами. Стоя в парадной форме с орденами у решетки набережной Фонтанки, он наслаждался наступившим летом, миром и красотой своего любимого города. Взгляд офицера был обращен на проходную гарнизонного военно-морского госпиталя, находившуюся напротив. Он увидел, что дверь оштукатуренного домика широко распахнулась, пропуская на ступеньки сильно хромавшего человека в костюме с орденом на лацкане и увесистой тростью в левой руке. «Ферзь», заметно похудевший и поседевший за прошедшие годы, тем не менее вполне узнаваемый, осторожно спустился на мостовую и огляделся, прикрывая ладонью глаза от яркого солнца.
Разведчики остановились, оглядывая друг друга, немного помедлили и наконец крепко обнялись. «Ферзь», точнее Таубе, заговорил по-русски с акцентом человека, долго жившего за рубежом:
— Владимир Константинович, я лечился в этом госпитале и вспоминал, как осенью пятнадцатого года Стрельцов убедил меня стать военным разведчиком. Вот, через тридцать лет именно здесь круг времени и замкнулся. Задание выполнено, я вернулся домой.
На тех встречах, что в прошедшие годы проходили в Германии или Испании, Тихонов общался с «Ферзем» на немецком, не замечая каких-то особенностей его речи. Акцент появился только сейчас, в разговоре на родном языке, и поначалу это как-то резало ухо. Отвык человек от дома, подумал Тихонов, а вслух сказал:
— Рад, Иван Алексеевич, что вы вернулись. Привыкаете понемногу? Я читал ваш подробный отчет о работе. Офицеры из нашего управления, которые вас опрашивали, наверное, душу вынули, пока получили ответы на все вопросы?
— Ребята делали свое дело, я лишь вспоминал и отвечал.
— Хорошо отвечали. Читал я представление о награждении вас орденом Отечественной войны. Поздравляю!
— Спасибо, Владимир Константинович! Мне бы лучше ступню, отрезанную в госпитале, обратно пришили. Гангрена была, не удалось ногу спасти. Впрочем, что все время обо мне. Вы-то как?
— Собственно говоря, я и сам только-только из госпиталя. Лечился в Москве. Можете поздравить, получил новое воинское звание — капитан первого ранга в отставке. Списали с флота после контузии. Впрочем, что уж сетовать: возраст у меня предпенсионный, пятьдесят третий год идет. Война закончилась, пора и службу заканчивать. Кстати, наш общий знакомый Мишель Анташев недавно лег в госпиталь, как он по-кавалерийски выразился лошадиным термином: «на выбраковку». Собирается выйти в отставку и уехать в Армению выращивать виноград. Приглашает в гости.
— Можно съездить как-нибудь. Владимир Константинович, вы объясните мне, пожалуйста, как получилось, что погибла Сильвия? Ваши ребята сказали, но я ничего толком не понял.
— Как получилось? Узнал о ее гибели в госпитале. Я еще после контузии толком не очухался, а тут сообщают, что Сильвия Лопес добилась разрешения уйти в составе разведгруппы в тыл к немцам в январе этого года. Как же так, спрашиваю, у нее сыну год еще не исполнился? А мне говорят, разве Сильвию остановишь, когда она что-то решила. Разведотдел 1-го Белорусского фронта самолетом забросил группу на территорию Польши, где планировалось наступление. Она была командиром-радистом. Высадились. Наткнулись на колонну немцев. Приняли бой. Сильвию ранили осколком гранаты в живот, она поняла, что уже не жилец, отправила разведчиков уходить, а сама полчаса из двух автоматов и ручного пулемета косила фрицев почем зря. Когда патроны кончились, подорвала себя и радиостанцию гранатой. Ребята из ее группы задание выполнили, вернулись и показали место трагедии. Такое дело.
