«Нелепо утверждать, что это состояние определяется единственным менделевским фактором», – писал Морган
[267].
Морган полагал невозможным по-настоящему приступить к изучению наследования слабоумия, пока ученые не определятся, что они на самом деле называют интеллектом. По его словам, «в действительности наши представления на эту тему очень расплывчаты»
[268]. Кроме того, ученым придется обратить больше внимания на то, как на мышление человека влияют условия среды. Проводя исследования на мухах, Морган научился с почтением относиться к возможностям среды. Его ученики обнаружили разновидность мух, которые нормально развивались, если рождались летом, но зачастую отращивали лишние ноги, если рождались зимой
[269]. Оказалось, что исследователи могут воспроизвести эти результаты в лаборатории, просто изменив температуру, при которой развиваются яйца. Таким образом, оказалось бессмысленным говорить о последствиях мутации без учета окружающей среды.
Когда Морган взглянул на родословные семей, подобных семейству Калликак, он не увидел в них неоспоримых доказательств наследования слабоумия. Вместо этого он обнаружил, что многие поколения людей были вынуждены терпеть лишения. Исследователь записал: «Совершенно очевидно, что эти люди жили в таких разлагающих социальных условиях, которые утянули бы на дно и обычную семью. И это влияние могло в значительной степени передаваться через социальное взаимодействие, а не наследоваться»
[270].
Если это так, доказывал Морган, то просто смешно пытаться улучшить человечество с помощью евгеники. «Для изучающего человеческую наследственность весьма полезна рекомендация побольше узнавать о социальных причинах недостатков», – заключал Морган
[271].
__________
К 1930-м гг. целый ряд других генетиков последовал примеру Моргана и отверг евгенику как псевдонауку и неверный подход. Евгенический архив, будучи центром исследований и социальной политики, основанных на человеческой наследственности, обрел нехорошую репутацию. В своем сообщении Конгрессу Гарри Лафлин привел статистику, которая якобы доказывала интеллектуальное превосходство уроженцев Северной Европы. Там оказалось полно вопиющих ошибок. Руководство Института Карнеги, который был основным спонсором Евгенического архива, осознало, что данные были собраны неаккуратно и субъективно, а потому не могут быть использованы для научных исследований. Даже картотека оказалась «бесполезной системой»
[272]. В 1939 г. архив закрыли, поскольку он был признан «бессмысленным предприятием целиком и полностью»
[273].
Американские евгенисты потеряли бóльшую часть последователей, когда сблизились с нацистским правительством, с энтузиазмом наблюдая за агрессивной реализацией его политики. Лафлин даже ездил в Германию для получения почетной степени. После того как Холокост развернется в полном объеме, евгенисты вроде Лафлина и Девенпорта никогда уже не смогут дистанцироваться от геноцида.
В последний раз книга «Семья Калликак» была издана в 1939 г. К тому времени эта история проникла в учебники по психологии и оттуда пугала студентов. Психологу Найту Данлэпу даже пришлось отговаривать от самоубийства одну из своих студенток, которая боялась, что унаследовала от своих родственников психическое заболевание. К счастью, рассказывал он позже, ему удалось успокоить девушку, сказав, что «у нее шансов сойти с ума не больше, чем у меня»
[274]. В 1940 г. Данлэп предпринял яростную атаку на «Семью Калликак» в журнале Scientific Monthly. «Даже в тех книгах, что написаны психологами, умеющими предсказывать последствия, семья Калликак прячется по углам страниц и выпрыгивает оттуда на не подозревающих об опасности студентов».
В 1944 г. врач Амрам Шейнфелд написал жесткую статью по случаю 30-летия выхода «Семьи Калликак»
[275]. На страницах Journal of Heredity Шейнфелд высмеял идею, что единственный мутантный ген мог пройти по одной из ветвей семьи Калликак, вызывая по пути слабоумие и другие сопутствующие заболевания. Он критиковал Годдарда за игнорирование возможности, что это якобы наследственное поведение на самом деле – лишь следствие жизни в ужасающей нищете. Единственная причина, по которой исследование семьи Калликак обрело такую известность, полагал Шейнфелд, заключалась в том, что оно «позволило верхам самодовольно занимать свое место, избавившись от необходимости делать очень многое для низов». И его последствия были ужасны не только для генетики, но и для человеческого общества в целом. По словам Шейнфелда, основная идея книги, что некоторые люди генетически лучше остальных, «помогла начаться нынешней войне».
Эти нападки, например слова Данлэпа, что «калликакская фантазия вызывает смех у психологов», уязвляли Годдарда. Новое поколение психологов создавало карикатуру на него и его идеи. После того как Годдарда выставили из Вайнленда, он отошел от евгеники. Он больше не выяснял, как не допустить слабоумия у детей, а проводил время в поисках способов помочь детям независимо от их состояния. Однажды Годдард сказал: «Если говорить обо мне, то я думаю, что перешел на противоположную сторону»
[276].
По существу же Годдард лишь немного приблизился к противоположной стороне. В 1931 г. он приехал из Огайо в Вайнленд, чтобы выступить на собрании, посвященном 25-летнему юбилею исследовательской лаборатории. По мере того как он говорил, становилось ясно, что генетические уроки Моргана ему впрок не пошли. Годдард признал, что слабоумие, возможно, зависит более чем от одного гена. Но он все еще был убежден, что это почти полностью наследственное свойство. Стерилизация слабоумных женщин с большой вероятностью предотвратит появление слабоумных детей. Годдард попал в Вайнленд в разгар Великой депрессии, и он считал, что во многом виной тому была нехватка интеллекта у американцев: большинство недавно разорившихся оказались недостаточно предусмотрительными и не сэкономили нужное количество денег. «Половина общества вынуждена заботиться о другой половине», – сетовал Годдард
[277].
Кроме того, Годдард защищал собранную им в Вайнленде информацию от все возрастающего числа критиков. «Никто не нашел, где в вайнлендских данных ошибка», – заявил он в своей речи в 1931 г. И все же в глубине души Годдард подозревал, что в них что-то не так.
