Она попыталась проанализировать это чувство и пришла к признанию этого поворота ее жизненного пути. Жить как Затяжка, ни с кем не разговаривать, пытаться как можно меньше оставлять следов в этом мире. Надя стала ее ролевой моделью; наемница и ее невероятная бдительность, которая требовала от тебя не только внимательности, но и отсутствия на месте. Чем больше она практиковалась, тем более естественной становилась действительность, за исключением приступов паники, когда она пыталась понять, не теряет ли она себя за этой искусственной личиной. Это было так неприятно, что она обрадовалась, когда они спустились и скрылись за деревянным фасадом будки охранника.
Теперь она сидела здесь, смотрела на ставшие уже такими нечастыми для нее утренние лучи солнца на своей коже и наблюдала за похабной улыбкой Нади. Она боролась с тем, чтобы не вступить в решительную борьбу с этой реальностью.
Ласка жадно пила свое шампанское, вкус которого ей никогда не нравился, а теперь, когда она вкусила жизнь в стране ушельцев, стал просто отвратительным: формула ширпотребной зубной пасты и неприятный, нечистый запах утреннего дыхания. Однако когда пузырьки и сладкая, холодная кислотность омыли ей язык и отрыжка вышла из носа, забавно обжигая углекислым газом, она вдруг стала очень остро воспринимать реальность. Она вспомнила те времена, когда пила напоказ предложенное ей шампанское на различных семейных мероприятиях, затем вкус белого кукурузного затора, который она с Сетом и Губертом Итакдалее потягивали, когда сбегали из дома ее отца, все то пиво и водку, которую они сделали в «Б и Б», а затем…
– Я свободна?
– Дорогуша, ты свободна ничуть не меньше, чем любой человек в этом мире.
Затяжка, нет, Ласка поняла, что Надя была пьяна, и пила уже довольно давно, с момента, когда ушла к какому-то своему тайнику, где держала шампанское. Она никогда не видела Надю в таком состоянии. Та была практически неуклюжей! Не сказать, чтобы от нее не исходило ощущение молниеносной смерти, просто эта молниеносная смерть казалась теперь веселой и даже сексуальной.
– Поздравляю, – она поставила свой бокал с шампанским, потерла глаза и ощутила знакомое и внезапное раздражение от контактных линз. Импульсивно она вытащила линзы, свернула их пальцами как козявки и отбросила прочь, мигая слезящимися глазами, пока снова не стала четко видеть. Контактные линзы были оптически нейтральными, однако разница была безошибочно очевидной. Надя забавно смотрела на нее: темно-коричневая кожа, пятна в линиях на ее ладонях, изгиб ее локтя. Она тоже улыбалась.
– Это значит, что я могу снова выйти в сеть? Могу позвонить друзьям?
– Ты можешь встретиться со своими друзьями, детка. Я даже знаю, где их найти.
– Не знаю, что и сказать, то есть…
– Это просто замечательно! День рождения и Рождество, и твоя Бар-мицва
[106], три в одном! – она сделала еще один долгий глоток шампанского и передала бутылку.
Ласка осмотрела свою похожую на тюремную камеру комнату, взглянула на свои скромные вещи, на свою одежду в стиле нормкор, которую принесла Надя, остановила взгляд на общих интерфейсных поверхностях, которые не пыталась подстроить под себя, чтобы случайно не оставить отпечаток пальца. В локальном хранилище лежали книги, которые она читала, но она без труда могла их заменить. Ей хотелось скорее уйти от всего этого. Даже когда она поняла, что их зашифрованное хранилище содержало записи, которые она вела в абсолютном одиночестве, ей было уже все равно. Это были записи Затяжки, незнакомки, стремительно удалявшейся в зеркале заднего вида.
Она отпила из бутылки. Шампанское теперь не казалось сладким и выдохшимся. На вкус оно было просто замечательным. Должно быть, это чувство возникало у людей, пивших шампанское: мощь и свобода, чувство быть обязанным только тем, кого ты выберешь сам. Именно поэтому шампанское раньше было дрянным – оно символизировало ее плен в редуотерности. Теперь же все было наоборот. Скорее всего, она больше никогда его не попробует. Она надеялась, что больше не придется его пробовать. Она выпила еще немного, дала сладкой струйке стечь по щеке и вниз по шее.
Надя сидела на краю кровати: маленькие белые зубы, квадратное лицо, голубые как лед глаза, заметные жилки на шее и мускулы на крепких руках, пунцовые щеки, дикий блеск в глазах. Импульсивно Ласка потянулась вперед, и Надя перехватила ее руку. Ее ладонь была тверда от мозолей, прочна как тиковое дерево. Ласка чувствовала через кожу ее пульс. Она подумала о Гретил, и ей захотелось поскорее уйти отсюда, сопротивляться первому импульсу, пробудившему в ней желание, однако мысли о Гретил еще сильнее завели ее…
Она наклонилась вперед, к Наде, их пальцы сплелись так, что Ласка едва не вскрикнула от боли. Ласка знала, что Надя хотела довести ее до той точки, где боль встречается с наслаждением. Такие моменты были полностью в ее власти, она могла с точностью достигать их, как пилот спецназа, сажающий истребитель на авианосец, касаясь его с той уверенностью, которая и позволила безошибочно провести всю операцию.
Когда они поцеловались, эти маленькие квадратные зубы вцепились в ее губу. Она томно застонала, прежде чем поняла, что издает какие-то звуки. Внутри нее как будто прорвало плотину. Чувства, скопившиеся внутри за долгие месяцы, проведенные то в одном, то в другом плену, длительная разлука с Гретил, желание скорейшей встречи, – все затмило ее разум. Она сжала руку Нади, не опасаясь причинить боль, зная, что Надя несокрушима.
Надя обняла ее свободной рукой. Ласку тянуло к этой женщине. Она поняла, что, если не обращать внимания на силу Нади, та становилась маленькой и невзрачной. Прижимавшееся к ней тело сильно отличалось от тела Гретил, но и ее чувства к Наде и Гретил были полными противоположностями. Несмотря на страх и на ту боль, что наемница причинила ей, несмотря на то, что она похитила ее, Надя ее все-таки спасла. Она была здесь, такая живая, в отличие от большинства обитателей этого мира.
Она с трудом освободила руку и дотянулась до ягодиц Нади, упругих, как теннисные мячи, просунула руку за пояс ее леггинсов, чувствуя трение кожи о кожу, которое так долго пыталась забыть. Ее рот наполнился слюной. Пальцы изогнулись, нашли влажные завитки, скользкие складки, кончики пальцев проникли внутрь. Зубы Нади еще сильнее прикусили ее губу, так что она невольно отпрянула. Надя, не отпуская, последовала за ней. Было больно. Было очень приятно. Она тяжело задышала.
Надя резко вскочила и разорвала ее одежды, четкими, расчетливыми движениями. С нее можно было рисовать анатомические схемы – тело, которое Ласка увидела еще в такси, с его странными сухими руслами рубцовой ткани, обтягивающей крепкие мышцы. Тяжело дыша и наклоняясь к ней, краем глаза Ласка заметила, что левое предплечье Нади было несколько изогнуто: старый перелом, который неправильно сросся.
Надя уклонилась от ее объятий, легла на бок, откровенно смотря своими холодными, сверкающими глазами. Она дотянулась до шампанского и сделала еще глоток. Затем выжидающе запрокинула голову. Ласка все поняла и стянула ее одежду. От этого откровенного взгляда она покрылась гусиной кожей. Снова потянулась к Наде, но та тут же закивала головой и уклонилась от объятий, продолжая внимательно смотреть.
