– Все жаждут признания, Лимпопо. Посмотри на детей… – в доме было одиннадцать детей от шести матерей: два пускающих слюни младенца, которые лишь недавно начали спать по ночам, и все остальные, составлявшие гладкую кривую нормального распределения, заканчивавшуюся на возрасте в двенадцать или тринадцать лет (она никогда не могла точно определить возраст: дети казались ей невыносимо юными и одновременно гораздо более старшими, чем можно было запомнить). – Они всегда хотят поощрений за свою работу.
Кроме того, они монополизируют внимание своих родителей, не видят беспорядка, а самые маленькие – страдают недержанием. Несмотря на многие достоинства, присущие детскому возрасту, то, что дети что-то делают, не означает, что мы должны делать то же самое.
– Мы уже разговаривали об этом.
Дети среди ушельцев появились с самого начала. Всегда находились родители, которые решили рискнуть и вытащить своих детей из дефолтного мира, так как посчитали, что так будет меньше риска, чем просто оставлять их там. Вся эта ерунда в школе с «ответственностью за результат» лишь ускоряла их уход – когда учителям начали платить за результаты экзаменов, родители увидели, что их детей просто втискивают в нужные рамки и невозможно помочь им справиться с проблемами или своими страстями. Они начали пугать родителей заключением в тюрьму за то, что те не отправляют своих детей в школы…
– Да не могли они так поступать на самом деле!
– Тэм, я знаю, что ты никогда не уделяла внимание родительским обязанностям и детям, но не верю, что ты этого не застала. Это было большим скандалом даже по стандартам того времени, и переполнило чашу терпения тысяч и тысяч родителей. Начались крупные судебные процессы. Слышала когда-нибудь про Авгуров?
– Что-то знакомое.
– Оба родителя были воспитаны в уже ставших малочисленными школах-интернатах, они видели, что их дочь страдала, решали перевести ее на домашнее обучение, хотели, чтобы она помнила о своем происхождении от коренных жителей, но отказывались покупать официальные материалы для домашнего образования или платить за стандартизированные тесты. Их упекли в тюрьму.
– Да, кажется, помню.
– Был крупный скандал. Столько родителей стало ушельцами! Тогда мы впервые организовали детские ясли в «Б и Б», нам пришлось адаптировать под себя обеспечение для беженцев, которое было разработано во время Третьей Арабской весны. Производственные системы выполняли проверки произведенных игрушек на безопасность и монтировали повсюду пеленальные столы.
– Я этого не застала. Работала в Университете.
– Да, верно.
– Там были дети, но только не в моей группе. Толпа лгбтэшников
[110], наверное, была несколько враждебна к людям, хотевшим завести детей, вся эта фигня про «овуляшек»
[111] казалась смешной, когда ты подросток, но в ретроспективе она кажется довольно дерьмовым посылом. Представляешь, что бы чувствовали Гретил и Ласка, если бы услышали наш разговор.
Ласка без особого труда родила двух мальчиков, но у Гретил был такой нервный срыв во время обоих родов, что ей пришлось покидать родильную палату. Мальчикам сейчас сколько? Шесть и восемь? Пять и восемь? Она была плохой почетной тетей, хотя любила обоих абстрактно и осторожничала, предпочитая держаться в отдалении от всех этих соплей, слюней и ералаша.
– На следующей неделе – день рождения Стэна.
– Как ты это делаешь?
– Что?
– Отслеживаешь дни рождения всех, кого знаешь?
– Я дух домашнего очага. Рабочие обязанности. Установка напоминаний, их запуск при возникновении соответствующей темы, добавление контекста при близком приближении. Все дома это делают.
– Но ты же не куча кода, а личность. Странно, когда ты общаешься с кем-то, и этот человек начинает идеально вспоминать все, что связано с сиюминутным контекстом.
– Ты тоже так можешь, просто почини глаза.
Сейчас она практически ничего не видела в сумерках, приходилось делать текст очень большим. Многие люди делали операции, встраивали одновременно с этим дисплеи, все эти виртуальные и дополненные реальности, ради которых жили любители виртуальных очков, только очки уже были не нужны. Она еще ничего не сделала, так как технология стремительно улучшалась. Если она разрешит разрезать свои глазные яблоки лазером, то хотелось иметь гарантии, что это будет в первый и последний раз и ей не придется возвращаться через год для какой-нибудь важной модернизации. Она стойко держалась, пока ее зрение окончательно не упало.
– Так, для галочки, – добавила Лимпопо, – «не код, а личность» – это философский вопрос, который можно обсуждать часами, хотя я от него изрядно устала.
– Я тоже не люблю об этом говорить, – хотя она часто думала над этим. – Разговаривать с тобой – вовсе не то же самое, что разговаривать с кем-то, кому в глаза проецируется информация с помощью какого-то идиотского алгоритма. С тобой все естественно.
– Уж чем я точно не являюсь, – это чем-то естественным, но спасибо.
Тэм зевнула, посмотрела на часы:
– Четыре утра, жуть. Ну ладно, что-то вздремнуть наконец захотелось. Думаю прилечь ненадолго.
– Конечно. Люблю тебя, Тэм.
– Я тоже тебя люблю. – Она была искренней и знала, что Лимпопо тоже не врет. Она любила все места ушельцев и была взаимно любима, но это был первый дом, который полюбил ее.
Она прижалась к Сету, обняла его животик, поцеловала шею, так что редкие седые волосы защекотали ей нос. Болели бедра. Она закрыла глаза и заснула.
Она проснулась, когда через несколько часов встал Сет. Слушала спросонья, как он натягивает тапочки и пижаму, узнает, где ближайший свободный туалет, почувствовала, как он вернулся, сел на кровать и стал смотреть на нее. Она чуть улыбнулась. Он пробормотал: «Ну хорошо, спи», сжал ей руку, тихо наклонился, крякнул и поцеловал ее в лоб, затем в губы, уколов ее кожу.
Он почесал ей спину, и она признательно замурлыкала, просто от радости прикосновения в это простое сонное утро.
– Пойду позавтракаю, – прошептал он. Она повернула голову и поцеловала его пальцы.
– Ладно.
– Опять плохо спала?
– Просто не хотелось. Все нормально.
– Ну спи тогда, не важно ведь, когда ты спишь.
– Да, верно. – Она натянула одеяло на голову.
Разные истории хорошо убаюкивали ее. Она приоткрыла один глаз, прокрутила поверхность на экране у изголовья и нажала запись старого романа Терри Пратчетта. Она слушала его тысячу раз и готова была прослушать еще тысячу, чтобы чтец погружал ее в сон своим спокойным голосом.
