– Натали, пожалуйста, – сказала Корделия.
– Они убили стольких людей, – сказала Натали, – прямо на моих глазах. Я помогала раненым. Я переносила мертвых, – на щеках появились слезы, но голос оставался твердым. – Забей себе это «пожалуйста» куда подальше, – опять эти ненужные грубости. К черту. – Пошла отсюда, убийца, или готовься отключить меня, что бы этот твой идиотский эвфемизм ни значил.
Женщина молчала. Корделия сильнее сжала руку на ее плече, теперь уже было невозможно просто отделаться от нее резким движением. Женщина носила вещи, которые были почти ушельскими: без швов, напечатанные цельным куском, растровое плетение спереди: скромная темная полоса на еще более темном фоне. Эти полосы как-то влияли на ее восприятие осанки и движений женщины, делали практически непредсказуемым, куда она двинется в следующую секунду и как скоро там окажется. От них рябило в глазах.
Без страха, не дожидаясь, когда мысль проникнет в передний отдел ее мозга, она резко шагнула вперед, отталкивая женщину всем своим телом, и уже была готова сделать следующий шаг.
Но в следующее мгновение лежала на спине, еще ощущая колыхания воздуха от падения. Женщина сделала шаг назад. Выражение на ее лице совершенно не изменилось. Маленькие зубы.
– Натали, – сказала Корделия. – Это абсолютно ни к чему не приведет. Ты не сможешь ничего решить силой. Ты ослаблена, и никто тебе не поможет.
Ушельцы уходят. Но что делать, если тебе не дают уйти? Натали подумала, что, может, стоит устроить еще одни гляделки с этой женщиной, плюнуть ей при этом в лицо. Потом еще и еще раз. Интуиция подсказывала ей, что женщина пойдет на это. Красочный образ наемницы с плевком на лице позабавил ее так, как позабавил бы Джейкоба Редуотера.
Она встала на ноги, повернулась к женщине спиной, словно та была мебелью, и отказалась от помощи Корделии. Она ушла в комнату. В тюремную камеру.
Очень болело плечо.
* * *
Кормили ее через подъемник любимой в детстве едой, которая казалась теперь хуже прокисшего или заплесневелого хлеба. Подъемники работали по всему дому и были своеобразным способом удовлетворить свои желания без назойливой вежливости людской прислуги. Она с Корделией называли эту систему «Редуотер-Прайм» в честь услуги, предоставлявшейся Амазоном
[51], так как знали, что где-то в пищевой цепочке были люди, которые не зарабатывали и малой толики того, сколько стоили перевозимые этими подъемниками продукты.
Корделия приходила к ней и в следующие два дня. Дом, а значит отец, оставался немым слушателем. Натали поняла это, так как стоило ей попросить о какой-нибудь вещи, и она тут же доставлялась подъемниками. Однако прямого доступа к интерфейсам у нее не было.
Отец к ней не приходил.
Пища и то, что она желала, доставлялось через нерегулярные интервалы. Она понимала, что это прерывистое подкрепление
[52]. Если давать крысе кусочек корма после каждого нажатия рычажка, крыса начнет жать рычажок, когда будет голодна. Если давать крысе кусочек корма после какого-то случайного нажатия рычажка, крыса будет до умопомрачения жать на рычажок, пытаясь найти последовательность в этих случайностях. Так можно было формировать суеверных крыс, это был один из любимых эпитетов Лимпопо применительно к тем людям, которые показывали свою особенную глупость, как эти крысы. Суеверные крысы улавливали определенное сочетание действий перед нажатием рычажка, которое пару раз привело к появлению кусочка пищи, поэтому решали, что теперь так следует поступать каждый раз. И хотя это не меняло частоту выдачи пищи, запрос каждого кусочка сопровождался этим суеверным танцем, что лишь укрепляло ритуал.
Похоже, что женщина за дверью никогда не спала. Возможно, это была не одна женщина, а два близнеца, или вообще робот. Она всегда была рядом: нейтральная, блокирующая коридор, сверкающая маленькими зубами. У Натали появились четкие фантазии о том, как жестоко она пытала бы эту женщину, если бы у нее вдруг оказался пистолет или электрошокер или обрети она способность двигать вещи силой своей мысли.
А что можно было двигать силой мысли… В комнате стоял стул, кровать, остатки обеда – то, что она не смогла положить в подъемник. Грязное белье, четыре стены, две двери, одно окно. В ванной комнате: рулон туалетной бумаги, зубная щетка с самовыдавливающейся пастой, пробиотический очиститель воздуха с землистым запахом, который напомнил ей почему-то о матери, хотя она не знала, пользовалась ли мама такой штукой. А также летально пахнущее мыло с перечной мятой, пользуясь которым она думала об отце. Мыло было упаковано в мягкие флаконы, на ощупь напоминавшие секс-игрушку.
Дверь не была заперта. Но женщина не давала выйти, однако, как ей напоминала Корделия при каждом своем визите, которые с каждым днем становились все более и более редкими, даже если бы она спустилась вниз по лестнице, то не смогла бы выйти за входную дверь в большой мир.
– Ты много времени провела в этом чудном мире зотт? – спросила она женщину. – Она выходила в коридор, чтобы посидеть там немного, поизучать своего врага. Перед этим она разговаривала с собой в комнате-клетке, специально выступая перед невидимыми наблюдателями или алгоритмами. Это ее несколько смущало, поэтому она начала проговаривать свои монологи перед женщиной, которая вполне могла сойти за статую.
– Думаю, что много. Таких, как ты, всегда безупречных в своей работе, постоянно нанимают все эти элитные бароны и плутократы.
Большинство моих друзей были зоттами. И так продолжалось, пока я не сорвалась с поводка и не привела домой простых граждан, которые тут же поняли, насколько здесь все извращено. Мои друзья все никак не могли понять эту жизнь своим умом, некоторые так до конца и не адаптировались, просто рассказывали, насколько это все, по их мнению, странно. Больше всего я недоумевала, когда они начинали говорить про наблюдение, как будто за ними наблюдают всеми способами, которые только можно себе представить: в их квартирах, в метро, в школах. Наивные! Как будто на тротуарах у них не измеряли походку, не вынюхивали выдохи углекислого газа на наличие запретных продуктов метаболизма.
Но теперь я все понимаю. Зотты сами следят за собой. Они не являются объектами для каких-то сторонних наблюдателей. Можно построить дом вроде этого без датчиков, в ретро-стиле, со шнурками, натянутыми вдоль стен, чтобы можно было позвонить колокольчиком в комнате для прислуги. Можно защитить все стены медной сеткой и сделать свой дом крепостью, непробиваемой для радиочастот.
Глаза и уши – неустанно всезаписывающие ангелы, которые вечно все помнят. Они и есть наша стихия. Я никогда об этом не думала, как рыба на самом деле не думает о воде. Но теперь я все понимаю.
Вот определение зотта: человек, который живет не так, как все прочие. Ты помнишь, что сказал Гэтсби? «Богатые люди не похожи на нас с вами»
[53]. Никто больше не считает Гэтсби критикой. Сейчас эта книга вообще вызывает ностальгию. Или Оруэлл. Внутренняя партия с ее телеэкранами и выключателями. Почему зотты устанавливают телеэкраны в своих ванных?
