«Скорее всего, так и есть, – признался себе Юкон. – В их глазах я во всем виноват».
Сола, заметив внучку, одарила ее неодобрительным взглядом. А когда за их спинами возник Фос, такой же сломленный и отстраненный от реальности, уточнила с явным презрением:
– Подозреваю, ты не захочешь произносить хвалебную речь, но все ждут именно этого.
– Пусть ждут, – пожал плечами престолонаследник.
– Можешь передать это право кому-то другому. Кому-то, кто искренне его любил.
Фос явно оказался задет таким предложением, но удержал лицо.
– Полагаю, он бы с тобой согласился. Но правила есть правила. Прости.
Сола только вздернула подбородок и чинно удалилась, заметно оскорбленная отказом.
В сопровождении двух стражников через парадные двери они покинули замок. Инка и Сола шли позади, советники единой процессией венчали траурное шествие. Другие защитники выстроились вдоль дороги двумя рядами, проложив коридор среди прибывающих людей. Юкон никогда прежде не видел такой толпы: по-видимому, менкуры собирались со всех миров. Толпа гудела, как ветер в оконных щелях, взволнованно колебалась, как волны океана, она не внушала Юкону ни доверия, ни уж тем более симпатии.
Пока продвигались к площади, он украдкой рассматривал лица в первом ряду. Пожилой мужчина пыхтел, на него напирали сзади, толстое лицо обливалось потом и блестело на высоком солнце. Женщина с запавшими глазами так прижимала платок к губам, что казалось, вот-вот его съест. Старик с полубеззубым ртом смотрел на небо и что-то шептал, в уголках губ у него скопилась желтая слюна, из носа тоже текло.
Юкон отвернулся, но и с другой стороны подступали люди. Десятки лиц смотрели на него. Кто-то из них наверняка был тогда на площади и наблюдал за тем, как двое мальчишек забивают камнями третьего. И сколько бы Юкон ни пытался их простить, так и не смог.
– Потерпи, – негромко сказал ему отец. – Риад хотел, чтобы все прошло именно так. И чтобы ты тоже был рядом.
– Откуда ты знаешь? – буркнул Юкон.
– Он мне сказал. И что ты – его единственный наследник, на которого он хоть сколько-нибудь рассчитывает.
Юкон запнулся и посмотрел на Фоса с отчаянной злостью:
– Зачем ты мне это говоришь?
– Затем, что его душа еще блуждает среди нас.
«Совесть облегчить хочешь», – подумал Юкон, и стало противно. Он бы никогда не поступил так. Чувство вины для того и есть, чтобы напоминать об ошибках и предостерегать от их повторения, а не для того, чтобы избавиться от него и все начать сначала.
По другую сторону гроба возвели узкий помост, на котором с трудом уместились наследники Империи. Глядеть на толпу сверху, когда любой из них мог выпростать руку и бросить камень, оказалось неожиданно страшно. Но Юкон остался.
– Сегодня – день скорби, – начал Фос поставленным голосом. – Мы провожаем нашего отца, человека, отдавшего жизнь ради своего народа. И нет смерти более желаемой для правителя, чем эта.
Юкон с досадой подумал, что даже в таком скверном положении отец остается хладнокровным.
– Братья и сестры, я призываю вас отдать дань памяти мудрейшему и отважнейшему из правителей Луксмира и обращаюсь к отцу нашему, Орбису: да прими дух сына твоего, и да найди ему место рядом с собой, и да позволь увидеть любовь его народа…
Славословие утомляло. Не зная, куда деться от самого себя, Юкон уставился на умиротворенное лицо Императора. Одетый в блестящие доспехи, вид он имел почти торжественный. Именно такой, как и полагается. С таким видом уместно было бы восседать за столом в трапезной или верхом объезжать свои владения.
Юкон смотрел в это спокойное лицо и пытался осознать, что Император больше никогда не заговорит. Не посмотрит на него строго единственным зрячим глазом. Не упрекнет, не посоветует, не похвалит… И каждое новое «не» казалось очередным кирпичом в кладке стены между ними.
Речь Фоса лилась единым потоком, убаюкивала, успокаивала собравшихся, хоть многие из них потянулись за платками или вытирали глаза рукавами. А Юкон упрямо смотрел в спокойное мертвое лицо и продолжал добавлять камни в кладку, пока из-за непрошеных слез совсем не перестал видеть.
Он подумал, что похороны – худший из обрядов.
Он подумал, что похороны – последний шанс почувствовать необратимость смерти.
Когда пришло время поднять крышку, стоявшую прямо перед ними, и закрыть гроб, у Юкона так дрожали руки, что никакого вклада в общее дело он не внес. Но Фос с помощью советников вполне справился и без него.
И пока вместе с защитниками несли гроб на плечах, и каждый ощущал его тяжесть, Юкон не переставал думать о том, что упустил момент. Ту секунду, когда мог попрощаться. Когда еще мог что-то вообразить, представить, что Риад поднимется и велит всем расходиться, потому что зря собирались.
Юкону показалось, что он видел промелькнувший в толпе край черного рукава и костлявую руку самой Смерти. Она будто сопровождала его никому не видимой тенью, молча, но непреклонно.
В замке ждали еще четверо защитников. Они приняли гроб и медленно направились вниз по боковой лестнице, которую Юкон раньше даже не замечал. Закрытые двери отрезали шум толпы, и тишина неприятно давила на уши. Юкон собирался последовать за гробом, но Фос придержал его:
– Это необязательно.
– Но я хочу, – возразил Юкон. – Это ведь… Последний раз?
– Ладно.
Крипта оказалась длинным, узким, похожим на коридор с низкими сводами помещением, влажным и холодным. Здесь пахло сыростью и чем-то затхлым, неживым. Юкон остановился за спиной Фоса и наблюдал за тем, как гроб погрузили в каменную нишу и как трое защитников задвинули над ним каменную плиту. На ней уже успели вырезать три простых слова: «Покойся с миром, отец».
– Ну все, – решительно подтолкнул Юкона к выходу Фос. – Достаточно.
Уходя, Юкон увидел, что Фос единственный остался в крипте. Лицо его застыло и ничего не выражало.
Поднимаясь по лестнице, Юкон думал о том, готов ли на самом деле его отец к новой жизни? Мечтал ли о ней? И какая роль достанется ему самому, новому престолонаследнику?
До вечера Юкон сомнамбулой шатался по замку, исследовал уголки, до которых раньше не добирался, изучал портреты на стенах, только бы скоротать время. На площадке третьего этажа остановился и долго рассматривал портрет Риада. На полотне Император выглядел скованным и напряженным, и Юкон впервые подумал – почему он только в последние минуты жизни признал, что у него все-таки есть семья?
В полном смятении он вернулся в свои покои и просидел на кровати неподвижно до темноты, пока сквозь сумерки не проклюнулся бледный свет луны, облизнув оконные стекла и почерневшую столешницу. Одинокая трель ночной птицы звучала звонко и отчетливо, но вскоре и она смолкла. И вдруг ей на смену пришла другая песнь – протяжная, сперва совсем тихая, но постепенно окрепшая благодаря сотне подхвативших ее голосов. Юкон открыл окно. В городе мерцали огни. Улицы по-прежнему наводняла толпа, пусть и поредевшая. И над ней поднималась песнь, слова которой Юкон постепенно расслышал:
