– А сейчас?
Джексон бросает на меня мимолетный взгляд и долго молчит, прежде чем ответить.
– А теперь нас осталось только двое, так что у нас нет выбора.
– Двое?
– Мама умерла, – поясняет он, нервно сглотнув, словно у него перехватило дыхание. – Ее не стало три года назад, и папочка быстро протрезвел.
Внезапно я чувствую укол боли в сердце. Никто из моих знакомых никогда не умирал.
– Мне так жаль.
– Верю, – отвечает он, поежившись. – И я понятия не имею, зачем я тебе только что это рассказал. Это было глупо. Прости.
Он отводит взгляд. Такой ранимый. С выражением боли на лице. Он явно не хочет об этом говорить.
Мы сидим молча и едим конфеты. Мы молчим, но при этом не чувствуем неловкости. Когда Джексон снова поворачивается ко мне, его лицо смягчается.
– Так что насчет тебя? – снова спрашивает он. – Ты здесь уже восемь месяцев. Как часто тебя отпускают домой?
– Никогда.
– Что? Ты просто… остаешься здесь?
– Да. Мы постоянно живем здесь. У нас интенсивная программа.
– Ты часто выбираешься наружу?
– Я? Нет, никогда. Но когда мы на территории школы, за нами следят не так усердно, как во время экскурсий.
– Но если вы не выбираетесь на волю, что же вы делаете? Я имею в виду в свободное время.
– Мы с девочками много болтаем, – отвечаю я. – Рассказываем истории. Делимся слухами. Иногда о мальчиках. – Я улыбаюсь.
– О мальчиках? – повторяет он, словно это что-то возмутительное. – Во множественном числе? Вы часто тут видите мальчиков?
– Ни одного. Поэтому мы о них и болтаем.
Он смеется.
– Я попаду в список?
– Уже попал, – серьезно говорю я. – Мы строили о тебе всякие предположения. Мне так не терпится рассказать им все, что я о тебе узнала. Ты восхитителен.
Джексон вздрагивает.
– Мена, могу я тебя кое о чем попросить?
Я утвердительно киваю.
– Не могла бы ты… я хочу сказать, не могла бы ты не рассказывать своим подругам всю эту историю о моей маме? – просит он. – Ни слова об этом, ладно? Это вроде как личное.
Я об этом не задумывалась, но его просьба мне понятна. Я не стану врать девочкам, но могу просто об этом не упоминать.
– Я не буду им рассказывать, – обещаю я, и Джексон благодарно улыбается.
Мы немного молчим, а потом он внезапно поворачивается ко мне, будто что-то вспомнив.
– Я хотел спросить, – говорит он, вынимая телефон из кармана. – Ты не против, если я буду тебе звонить? Мне… нравится говорить с тобой. Слушать твои рассказы о школе. К тому же это поможет мне спать спокойно, ведь я буду знать, что ты в безопасности, хоть и за решеткой.
– Личные телефоны запрещены на территории школы, – сообщаю я. – У нас есть только общий телефон в коридоре.
– Электронная почта?
Я отрицательно качаю головой.
– У нас нет компьютеров.
– Вот отстой, – бормочет Джексон, убирая телефон в карман. – Так странно, учитывая, что тут когда-то была технологическая компания. – Он обдумывает это утверждение. – Но кто знает? – добавляет он. – Несколько лет назад правительство пыталось лишить всех доступа в интернет – столько усилий, чтобы поставить информацию под контроль. Помнишь?
Я не отвечаю, чтобы не упоминать, что дома у меня тоже не было компьютера.
Джексон качает головой.
– Было жутковато. – Он бросает взгляд на школу. – К счастью, это продлилось недолго. Но, может, из-за этого «Инновации» переосмыслили свои приоритеты. Больше никаких сборочных линий. Теперь они специализируются на девушках.
– И садоводстве, – добавляю я, кивая на теплицы. – Мы выращиваем самые красивые цветы.
Джексон смотрит на меня и улыбается.
– Хотя я уверен, что это весьма прибыльно, – произносит он с легкой усмешкой, – готов предположить, что обучение здесь стоит немало. Ну, знаешь, раз уж это место такое «элитное». Интересно, как они выбирают, каких девушек взять.
В первый день в школе мистер Петров рассказал нам, как устроен отбор. Он говорил, что он вместе с учителями разъезжает по всей стране, выискивая девочек с идеальным сочетанием внешности и характера. Нас отбирают индивидуально, основываясь на этих чертах. Наши родители были очень рады. Но я не думаю, что эти критерии впечатлят Джексона, так что решаю о них не рассказывать.
Джексон снова расслабленно опирается на руки, откинувшись назад, и смотрит на академию.
– Знаешь, – говорит он, – держу пари, что где-то в здании еще сохранилось старое оборудование. Тебе стоит иногда заглядывать в шкафы. Может, что-то найдешь.
– Я не могу так поступать, – отвечаю я, наморщив нос.
Он отправляет в рот очередную конфету.
– А я бы стал, – с легкостью возражает он.
Ни тени вины. Он смотрит на меня, и мы оба улыбаемся.
Он так не похож на мужчин, которых я видела в академии, и даже на тех, кого видела до того, как попала сюда. Обычно общение с людьми для меня – это тщательно отрепетированный танец, которого от меня и ожидают. Джексон – полная противоположность слову «отрепетированный». Он непосредственный и непредсказуемый.
– Ты восхитителен, – сообщаю я ему. – Ты ехал сюда целый час, имея лишь непродуманный план, просто чтобы проведать меня. Ты ругаешься и сбегаешь из дома. Ты даже чуть не подрался со смотрителем на заправке.
– Я стараюсь облажаться при любой удобной возможности.
– У тебя неплохо выходит, – говорю я, и он смеется, услышав эти слова.
Джексон достает еще одну конфетку и медленно разворачивает обертку. Я наблюдаю за его движениями.
– Ты левша?
Словно удивленный вопросом, он смотрит на свою раскрытую ладонь.
– Да. А ты?
– Нет. Я никогда раньше не встречала левшей.
– Похоже, ты не так уж часто встречаешься с новыми людьми, Филомена. – Он протягивает мне руку, и, не успев задуматься, я беру его ладонь в свою, ощущая, какая у него шершавая кожа. Мне нравится, как она царапает мою ладонь, нравится этот контраст.
Джексон поднимает темные глаза, и некоторое время мы просто смотрим друг на друга. Внезапно я ощущаю, как что-то сжимает грудь, становится трудно дышать – раньше со мной такого никогда не случалось. Джексон снова облизывает нижнюю губу, а затем медленно убирает руку. Он поворачивается на шум – бегущие девочки приближаются, огибая здание, – вероятно, это последний круг.
– Думаю, мне пора возвращаться, – говорю я, поднимаясь на ноги.
