Мы спешим назад, к остальным девушкам, и обнаруживаем, что они так и ждут в моей комнате, сидя на кровати. Мы входим, и Бринн с надеждой смотрит на нас.
– Ты поговорила с родителями? – спрашивает она. – Они тебе поверили?
Я смотрю на нее, внезапно потеряв дар речи. Сидни встает рядом со мной, и мы переглядываемся, понимая, что придется им все рассказать.
– Ответила Ева, – говорю я. – Но… помощников наших родителей на самом деле не существует. Они – часть компьютерной системы. И они передают все, что мы говорим, Антону. Почти сразу же.
Сидни кивает, подтверждая, что это правда.
Аннализа смеется, словно приняв мои слова за шутку, но потом она смотрит на меня и сразу же грустнеет.
– Их… не существует? – переспрашивает она. – Стелла?
Я отрицательно качаю головой. Она некоторое время размышляет, кровь приливает к ее щекам. Мы сидим, потрясенные, переваривая информацию. Чувствуя себя более одинокими, чем когда-либо. Сидни снова смотрит на зарешеченные окна.
– Я поговорила с Валентиной, – сообщаю я.
– Хорошо, – соглашается Марчелла. – У нее есть хоть какие-то ответы?
– Мне она ничего не сообщила. Она сказала, что пока мы должны не показывать вида. И что «мы сами поймем», когда будет пора уходить.
– Уходить? – переспрашивает Бринн, которую, похоже, явно смутили эти слова. Ей в голову не приходило, что мы можем покинуть школу – как и мне. Что, если нас обучили не замечать такую возможность?
Некоторое время мы сидим молча, каждый наедине с этой мыслью, а потом Аннализа внезапно вскакивает. Она смотрит на часы.
– Мне пора идти, – сообщает она. – Уже пять минут назад я должна была встретиться с профессором Дрисколлом в теплице.
Она хватает свою куртку, и мы все встаем – остальные девушки собираются разойтись по комнатам. Мы договариваемся собраться снова после ужина, хотя у нас нет никакого четкого плана. Думаю, нам всем есть что обдумать. Нам нужно мыслить более ясно.
Прежде чем уйти, Сидни некоторое время держит меня за руку. Потом все расходятся, и я остаюсь в своей комнате одна.
Хотя теперь я узнала, насколько одинока в этой школе на самом деле, я почувствовала себя сильной, потому что мы все в одинаковом положении. Вместе мы разберемся, что делать. Я подхожу к окну и смотрю в него, пытаясь разглядеть, что скрывается за лесом.
Я вспоминаю вопросы Джексона: «Кто твои родители? Почему они отправили тебя именно сюда?»
И теперь эти вопросы ранят меня еще сильнее. У меня никогда не было возможности связаться с родителями. Почему они это допустили? Для чего они отправили меня в эту школу?
Я касаюсь ладонью холодного оконного стекла. По воскресеньям во второй половине дня мы свободны, а иногда к нам приходят члены семьи или опекуны. Моя мама приезжала один раз. Единственный раз с тех пор, как она отправила меня сюда.
– Филомена, тебе здесь нравится? – спросила она, сидя напротив меня в холле.
К тому моменту я провела в школе уже месяц, и мне здесь действительно нравилось. Так я ей и сказала, и она кивнула, всматриваясь в мое лицо.
Моя мама очень красивая, хотя и выглядит более сдержанно, чем многие другие взрослые, которых я здесь видела. На ней был белый свитер с высоким воротником, изящное белое пальто и никаких ювелирных украшений. Длинные темные волосы были уложены прямо, а идеальный макияж подчеркивал темные глаза. Она положила руку поверх моей, и этот теплый и нежный жест поразил меня.
– Надеюсь, тебе хорошо в академии, – сказала она, внимательно глядя на меня. – Это важные годы твоей жизни. Запоминай все. Время пройдет быстро.
Я согласно кивнула и, как я вспоминаю теперь, больше почти ничего не говорила, пока она была там. Я была словно в каком-то тумане – как и все мы. Мы были немного ошарашены нашей новой жизнью, уроками, постоянным наблюдением. Тогда я была очень покладистой и в меньшей степени… собой. Думаю, мама это заметила, потому что встревоженно нахмурилась.
– Мы будем иногда проверять, как у тебя дела, – сказала она, – и психоаналитик будет каждый месяц сообщать нам, как ты себя чувствуешь.
Она еще раз окинула меня взглядом своих темных глаз, а потом встала. Следом встала и я.
– Надеюсь, ты добьешься успеха, – сказала она, взяла меня за руку, пожала ее немного сильнее, чем я ожидала, а затем кивнула на прощание и вышла. Следующий день открытых дверей мама и папа пропустили.
Они не «проверяли иногда, как у меня дела». По крайней мере, со мной они не связывались.
Как они могли оставить меня здесь? Знали ли они, что происходит в академии? Как мужчины контролируют нас, унижают нас, причиняют нам вред? Может, и мои родители тоже получали отчеты от Евы?
Может, они вообще меня не любят?
Я отворачиваюсь от окна, словно это поможет мне отвернуться от боли. Я пытаюсь прогнать воспоминание о том, как мама приходила в школу. Проще представить, будто ее вообще здесь никогда не бывало. Проще забыть, чем пытаться с этим смириться.
Но… какая-то часть меня до сих пор думает, что это должна быть какая-то ошибка. Они не стали бы отправлять свою единственную дочь в такое место. Их тоже обманули. Если я просто все им расскажу, докажу, что тут происходит, – они поймут. Они заберут нас всех домой. На несколько утешительных мгновений я позволяю себе в это поверить.
Во время ужина место, где сидела Леннон Роуз, по-прежнему пустует. А теперь, когда исчезла Ребекка, появилось еще одно свободное место. Я не знаю, когда она вернется, и не знаю, что именно будет происходить с ней на терапии контроля побуждений.
После ужина я остаюсь вместе с Марчеллой, и мы прибираемся на кухне. По рассеянности я откладываю в сторону один из ножей и случайно открываю не тот ящик. На мгновение я замираю, увидев, что в него в беспорядке ссыпаны какие-то ключи. Некоторое время я смотрю на них, пытаясь понять, от чего они.
– Можешь дать мне еще одно полотенце? – отвлекает меня вопрос Марчеллы. Я передаю ей полотенце, и она благодарно улыбается. Мысль о том, что мы не можем позвонить родителям, даже теперь давит на нас, хотя в этом на самом деле нет ничего нового.
Перед сном мы обещаем друг другу не принимать витамины. Мы до смерти перепуганы, чувствуем себя более уязвимыми, чем когда-либо, но я говорю, что завтра все будет лучше.
Умывшись, я надеваю пижаму и в страхе ожидаю, что смотритель войдет в мою комнату с порцией витаминов. Заранее наполнив стакан водой, я жду его. Я не говорила с ним после той стычки в актовом зале и не знаю, сердится ли он на меня до сих пор.
Чтобы успокоиться, я снова вспоминаю стихотворение. Я представляю, как мы могли бы захватить школу и научить мужчин вести себя прилично.
Дверь внезапно открывается, так что я испуганно вздрагиваю и сажусь на кровати, глядя на смотрителя Бозе. Он подходит к прикроватному столику и ставит на него белый стаканчик с витаминами. Я послушно беру его или, по крайней мере, делаю вид. Пока он не смотрит, я выплевываю их в ладонь и прячу под одеяло.
