Боль становится невыносимой. Она так сильна, что я мечтаю умереть. Как только эта мысль приходит мне в голову, рука Антона замирает – острие так и остается где-то у глаза. Кожи касаются холодные проводки.
– Интересно, – говорит он. – У тебя не должно быть таких мыслей, Мена. Мыслей о самосохранении.
Он медлит несколько мгновений, и я кричу изо всех сил, умоляя его прекратить, уверенная, что он как-то может меня слышать. Но в поле зрения появляется его вторая рука, она держит небольшой молоток.
– Лично я, – небрежно произносит он, – думаю, причина проблем – в твоей привязанности к другим девушкам. Вы постоянно обмениваетесь информацией, а значит, если вас не контролировать, недовольство будет распространяться. Я порекомендовал изолировать тебя, но мистер Петров считает, что это повлияет на твои навыки общения. Не всегда наши лекарства могут это компенсировать. Я не могу изолировать тебя от всех связей.
Вздохнув, он наклоняется вперед, всматриваясь в мой левый глаз.
– Ладно, дорогая, – говорит он, словно я проявляю нетерпение. – Просто потерпи еще минутку.
Он мягко стукает молотком по острому инструменту.
Удар. Внутри взрывается боль, и я кричу. Все мои мышцы одновременно напрягаются, словно от удара током.
Удар. Тело дергается, кости в огне. Я умоляю Антона остановиться. Прекратить эти мучения. Прекратить…
Удар. И внезапно, словно по мановению волшебной палочки, боль мгновенно исчезает. Это происходит так неожиданно и быстро, что я не сразу успеваю осмыслить происшедшее. В следующее мгновение я понимаю, что не чувствую вообще ничего. Ни тела, ни острия, ни проводов. Мои мысли текут свободно. Это одновременно приводит в восторг и пугает.
Антон отводит молоток, внимательно рассматривает что-то слева, а затем улыбается мне.
– Лучше? – спрашивает он, словно я могу ответить. Он смотрит на меня, а затем кивает: – Хорошо.
Антон не вынимает острие, а начинает его легонько покачивать. То и дело раздается какой-то скрежет. Звучит пугающе, но мне не больно. Кроме того, на меня снова снисходит спокойствие, открытость, которую я не могу объяснить. Единственной опорой остаются его слова.
Металлический инструмент остается торчать вертикально. Антон берет свой стул и подкатывает его к столу так, чтобы сесть у меня за спиной. Теперь я вижу только его макушку. Но мне уже все равно. Я уже не беспокоюсь ни о себе, ни о нем. Я уплываю прочь, но тут он снова смещает острие, и я возвращаюсь в свое тело, совершенно бесчувственное.
– А теперь посмотрим, в чем проблема, – бормочет он и начинает задавать вопросы.
– Каково твое первое воспоминание о школе, Филомена? – спрашивает Антон. Его голос раздается совсем рядом, но звучит очень отстраненно. Профессионально, отрепетированно. В сознании всплывает первое воспоминание.
Доктор Грогер вел меня вверх по лестнице, рассказывая о том, как мне здесь понравится. Я осматривалась по сторонам, удивленная обстановкой, – мне казалось, что она должна быть более доброжелательной. Но все казалось холодным и неуютным.
Одиночество было таким глубоким, что ощущалось как огромная дыра в сердце, неизбывная пустота. Ничто, которое не заполнить ничем. Но только до тех пор, пока я не увидела других девушек. Первой, конечно, Сидни. Наши взгляды встретились, когда я вошла в холл, и она улыбнулась мне – прекрасно и искренне. А потом еще были Марчелла и Аннализа. Мы все с облегчением переглянулись и тут же полюбили друг друга.
Я понятия не имела, сколько девушек в итоге будет здесь учиться – Бринн, Леннон Роуз и другие еще не приехали.
Сначала нас было только четверо. Но с того момента я уже больше никогда не чувствовала себя одинокой. У меня были мои подруги. Мы нашли друг друга. И мы хотели, чтобы нас никогда не разделяли.
– Ты их не помнила, – говорит Антон, – но ты их знала. Они провели здесь столько же времени, сколько и ты, Мена. А это… это и правда сильная связь. В каком-то смысле даже созависимость.
Это не была созависимость. Мы были нужны друг другу – и по-прежнему нужны теперь. Никто, кроме нас, не сможет понять, через что мы прошли. Вместе мы сильнее. Цветы, которые переплелись корнями в огороженном саду.
Антон хмыкает, и я слышу, как что-то царапает кость.
– А что насчет родителей? – спрашивает он. – Что ты помнишь о них?
Первое, что приходит в голову, – воспоминание о том, как мама посещает школу. Ее холодность. Я пытаюсь вспомнить что-то более раннее, но все распадается на несвязные фрагменты. Мне становится неуютно, когда я чувствую, как моя память о родителях искажается и плавится.
– А… – говорит Антон. – Наверное, в этом и проблема.
Потянувшись назад, он берет какой-то инструмент. Отодвинув провода немного в сторону, он вставляет рядом с острием для колки льда шприц, внутри которого серебристая пыль. Он выдавливает его содержимое, бормоча под нос что-то, чего я не могу расслышать, а затем повторяет свой первоначальный вопрос.
– Что ты помнишь о своих родителях?
Я вижу, как мои родители стоят на крыльце нашего дома, улыбаясь мне, а я катаюсь кругами на велосипеде по нашей широкой подъездной дороге. Мама машет рукой, папа гордо улыбается и обнимает ее. А потом мы трое сидим за обеденным столом, едим салат и смеемся. Мы всегда вместе. Воспоминания затопляют мое сознание, одно счастливее другого. Начинает складываться цельная картина.
Несмотря на это, у меня возникает и другое ощущение – и у него какой-то другой источник. Мое сердце. Есть вопросы, которые мне хочется задать, но я останавливаю себя, опасаясь даже думать о них. Так что я стараюсь вообще перестать думать, заставить сердце биться медленнее. Сдержаннее.
– Вот так, – говорит Антон, убирая шприц. – Намного лучше. Но теперь я хочу поговорить о мальчике, с которым ты встретилась во время последней экскурсии. Как его звали?
«Я не помню, – думаю я, стараясь, чтобы мои мысли были отрывистыми, а сознание – пустым. – Я не помню».
– Ладно. Но мне любопытно – понравился ли он тебе, Мена? – спрашивает Антон. – Был ли он… привлекательным?
Несмотря на то что я стараюсь очистить свои мысли, что-то, похоже, все-таки пробивается, потому что Антон шумно выдыхает через нос и поворачивает острие немного резче, чем в предыдущий раз. Хорошо, что я ничего не чувствую.
– Что ж, – говорит он. – Думаю, этого следовало ожидать. Ты всегда была очень эмоциональной, Мена. И в том, что касается учебы, и в отношениях с другими ученицами. Нам нужно будет это проконтролировать. Сделать некоторые корректировки.
Он убирает провода, но острие оставляет.
– Филомена, – произносит он уже немного громче, – мне нужно, чтобы ты внимательно выслушала то, что я тебе скажу.
Он слегка поворачивает острие.
– Для Леннон Роуз настала пора уехать. Ты рада за нее, ты довольна.
