На следующий день он объявил, что отправляется в лагерь под Казертой, где хочет заняться со своими войсками большими подготовительными маневрами; он обещал, что всегда будет готов вернуться защищать Неаполь, и просил присылать ему каждый вечер донесения о событиях дня.
Он давал понять, что для Республики наступила пора воспользоваться всей полнотой своей свободы, действовать собственными силами и завершить революцию, начатую в столь счастливый час. Итак, он оставил неаполитанцев, чтобы они, руководствуясь советами Абриаля, сами подавили восстание и создали правительство.
Вечером 6 мая, когда Макдональд был занят составлением письма к коммодору Трубриджу (генерал взывал к его человеколюбию и заклинал приложить все силы, дабы погасить гражданскую войну, вместо того чтобы ее разжигать), ему доложили о приходе бригадира Сальвато.
За два дня до того, при взятии Кастелламмаре, Сальвато проявил чудеса храбрости на глазах главнокомандующего. Пять неприятельских пушек из семнадцати были захвачены его бригадой. Одно из трех знамен взято им самим.
Мы уже знаем нрав Макдональда, более резкий и суровый, чем характер Шампионне; но Макдональд, сам храбрый до безрассудства, был справедливым и достойным ценителем отваги других.
При виде входящего Сальвато Макдональд протянул ему руку.
— Господин командир бригады, — сказал он, — я не успел ни на поле боя, ни после высказать вам всех тех похвал, что вы заслужили; но я сделал лучше: я потребовал для вас у Директории чин бригадного генерала, а пока поручаю вам командование дивизией генерала Матьё Мориса, которого серьезная рана удерживает сейчас от участия в сражениях.
Сальвато поклонился.
— Увы, генерал, — сказал он, — быть может, я дурно отплачу за вашу доброту, но в случае если, как говорят, вы будете отозваны в Центральную Италию…
Макдональд пристально посмотрел на молодого человека.
— Кто говорит об этом, сударь? — спросил он.
— Ну, полковник Межан, например, которого я ветретил, когда он запасался провиантом для замка Сант'Эльмо; он сказал мне, отнюдь не делая из этого тайны, что вы оставили его в крепости с пятью сотнями людей.
— Должно быть, у этого человека очень влиятельные покровители, если он так легко играет подобными тайнами, — ответил Макдональд, — особенно после того как ему запретили под страхом смерти говорить об этом кому бы то ни было.
— Простите, генерал: я не знал этого обстоятельства, а то, признаюсь, никогда не назвал бы имени Межана.
— Хорошо. Но вы собирались мне что-то сказать о том случае, если я буду отозван в Центральную Италию?
— Я собирался сказать, генерал, что я уроженец этой несчастной страны, которую вы покидаете; лишенная помощи французов, она будет нуждаться в помощи всех своих сыновей и особенно в их преданности. Не могли бы вы, генерал, покидая Неаполь, оставить мне командование Кастель делл'Ово или Кастель дель Кармине, подобно тому как вы поручили полковнику Межану командование замком Сант'Эльмо?
— Я поручил Межану командовать замком Сант'Эльмо по приказу Директории. В этом приказе точно указано количество людей, которых я должен там оставить, и названо имя человека, кому надлежит их поручить. Но, не имея подобных указаний относительно вас, я не могу лишить армию одного из ее лучших офицеров.
— Генерал, — ответил Сальвато таким же твердым тоном, каким говорил с ним Макдональд и к какому так мало приучил его Шампионне, обращавшийся с ним как с сыном, — генерал, ваши слова приводят меня в отчаяние, потому что, убежденный в необходимости остаться в этой стране и не в силах забыть, что я прежде неаполитанец, чем француз, и мой долг перед Неаполем выше, чем долг перед Францией, я буду вынужден подать в отставку, в случае если получу от вас формальный отказ оставить меня здесь.
— Простите, сударь, — промолвил Макдональд, — я понимаю ваше положение тем лучше, что, если вы неаполитанец, то я ирландец и, хотя рожден во Франции, где мои родители поселились с давних пор, если бы оказался в Дублине в тех же условиях, в каких вы находитесь в Неаполе, быть может, воспоминание об отчизне пробудилось бы и в моем сердце, заставив меня обратиться к вам с такою же просьбой, с какой вы сейчас обращаетесь ко мне.
— Значит, вы принимаете мою отставку, генерал?
— Нет, сударь; но я даю вам трехмесячный отпуск…
— О генерал! — вскричал Сальвато.
— Через три месяца для Неаполя все будет кончено…
— Как понимать это, генерал?
— Очень просто, — отвечал Макдональд с печальной улыбкой. — Я хочу сказать, что через три месяца король Фердинанд будет восстановлен на троне, а патриоты убиты, перевешаны или сосланы. В течение этих трех месяцев, сударь, посвятите себя защите вашей отчизны. Франция не будет иметь никакого отношения к тому, что вы будете делать, а если и сочтет, что это ее касается, то, вероятно, ей придется это только одобрить; и если за эти три месяца вас не убьют и не повесят, возвращайтесь, чтобы занять место среди нас, рядом со мною, если это возможно, и в том чине, какой вы занимаете в армии сейчас.
— Генерал, — сказал Сальвато, — вы даете мне больше, чем я смел надеяться.
— Потому что вы из тех людей, сударь, кого никогда нельзя вознаградить достаточно. Не можете ли вы рекомендовать мне кого-нибудь из ваших друзей, кто мог бы на время вашего отсутствия принять командование вашей бригадой?
— Генерал, признаюсь, что мне доставило бы большое удовольствие, если бы на мое место заступил мой друг Вильнёв, но…
Сальвато заколебался.
— Но? — повторил Макдональд.
— Но Вильнёв был адъютантом генерала Шампионне, и, может быть, эта должность сейчас послужит ему плохой рекомендацией.
— Для Директории, сударь, возможно; но для меня нет лучшей рекомендации, чем патриотизм и мужество. Вы сами доказательство тому, ведь если господин де Вильнёв был адъютантом генерала Шампионне, то и вы были его адъютантом, и в этом звании, мне помнится, вы храбро сражались при Чивита Кастеллана. Напишите сами своему другу Вильнёву, что я поспешил принять вашу рекомендацию и доверить ему временное исполнение обязанностей командира бригады.
И он жестом предложил молодому человеку воспользоваться столом, за которым писал, когда Сальвато вошел в комнату.
Молодой человек сел к столу и рукою, дрожавшей от охватившей его радости, написал Вильнёву несколько строк.
Затем он поставил свою подпись, запечатал конверт, написал адрес и уже собирался встать, когда Макдональд положил ему на плечо руку и удержал на месте.
— А теперь окажите мне услугу.
— Приказывайте, генерал.
— Вы неаполитанец, хотя, если послушать, как вы говорите по-французски или по-английски, можно подумать, что вы по рождению француз или англичанин, значит, вы должны говорить на родном языке по меньшей мере так же правильно, как на иностранных. Так что окажите мне любезность перевести на итальянский язык воззвание; я вам сейчас его продиктую.
