Все живое в форте было уничтожено; лишь один-единственный человек был подхвачен потоком воздуха и, не получив ни царапины, упал в море. Он поплыл в сторону Неаполя, добрался до Кастель Нуово и рассказал там о гибели товарищей и самопожертвовании священника.
Этого последнего из калабрийских спартанцев звали Фабиани.
Весть о героической гибели гарнизона во мгновение ока распространилась по городу и вызвала всеобщее воодушевление.
Но и кардинал тоже понял, какую пользу может он извлечь из этого события.
Теперь, когда умолкли пушки форта Вильена, уже ничто не мешало ему подступить к самому морю и из орудий крупного калибра разнести в щепки маленькую флотилию Караччоло.
У русских были пушки шестнадцатого калибра. Они установили батарею прямо на обломках форта, построили себе из этих обломков брустверы и часов около пяти пополудни начали обстрел флотилии.
Каждого из русских ядер было достаточно, чтобы потопить одну, а то и две лодки, так что Караччоло вынужден был отойти в открытое море.
Кардинал получил возможность продвинуть свои отряды к самому берегу, оставшемуся беззащитным после падения форта Вильена, и, таким образом, оба поля сражений этого дня остались за санфедистами; они разбили лагерь на развалинах форта и расположили аванпосты по другую сторону моста Магдалины.
Бассетти, как уже говорилось, оборонял Каподикино. Казалось, он честно сражался за Республику, которую впоследствии предал. Внезапно он услышал за своей спиной крики: «Да здравствует вера!», «Да здравствует король!» Это кричали Фра Пачифико и лаццарони из лагеря санфедистов: воспользовавшись тем, что улицы Неаполя остались без защитников, банды оборванцев овладели ими.
Одновременно Бассетти сообщили о ранении и смерти генерала Вирца. И тогда он испугался, что останется один на выдвинутой далеко вперед позиции, откуда может быть отрезан путь к отступлению. Он скрестил штыки с противником и проложил себе путь через кишевшие толпами лаццарони улицы до Кастель Нуово.
Мантонне с семью-восемью сотнями людей тщетно ждал вражеской атаки на высотах Каподимонте; но когда он увидел взрыв форта, увидел, что флотилия Караччоло вынуждена отойти от берега, когда он узнал о смерти Вирца и отступлении Бассетти, то и сам отдал приказ отступать через Вомеро к замку Сант'Эльмо; однако тут комендант крепости полковник Межан отказался его принять. Поэтому Мантонне со своим отрядом патриотов расположился в монастыре святого Мартина, у подножия Сант'Эльмо; монастырь был не так надежно укреплен, но занимал не менее выгодную позицию.
Отсюда можно было наблюдать за улицами Неаполя, оставленными во власти лаццарони, и видеть, как на мосту Магдалины и по всему берегу моря, от форта Вильена до Портичи, сражаются патриоты.
Доведенные до крайности слухами о мнимом заговоре республиканцев, будто бы собравшихся перевешать всех лаццарони, если бы святой Антоний, более надежный их защитник, нежели святой Януарий, не явился самолично и не открыл заговор кардиналу, лаццарони, подстрекаемые Фра Пачифико, пустились на такие жестокости, перед которыми бледнело все, что они творили прежде.
Некоторые из этих бесчинств видел Сальвато на пути, который ему пришлось проделать от моста, где он был схвачен, и до места, где ему предстояло ожидать казни, обещанной Беккайо.
Бешено скакавший конь влачил привязанное к его хвосту тело патриота, оставляя широкую полосу крови на мостовой и на поворотах улиц и vicoli
58
, ударяя о стены домов труп человека, для которого казнь длилась и после смерти.
Наперерез им ковылял, спотыкаясь, другой патриот, с выколотыми глазами, с отрезанным носом и ушами. Он был раздет догола, а улюлюкающая банда подталкивала его саблями и штыками.
Еще одного несчастного, с отпиленными ступнями, заставляли бежать на культяпках, как на костылях, при каждом падении поднимая его ударом бича.
Наконец, у двери одного особняка пылал костер, в него бросали живых или умирающих женщин и детей, а людоеды, среди которых был уже трижды упомянутый нами кюре Ринальди, пожирали полусырые куски их плоти [Чтобы читатель не подумал, что мы просто смакуем ужасы, процитируем различные источники, из которых почерпнуты эти подробности.
«Среди прочего, — говорит Бартоломео Нардини в „Памятных записках для изучения истории неаполитанских революций“, представляющих собою свидетельство очевидца, — кардинал велел смастерить множество веревочных петель и подбросить их в дома, чтобы придать этой лжи видимость правдоподобия. Молодые горожане, которых принудили записаться в национальную гвардию, успели убежать, одни — перерядившись в женское платье, другие — в одежду лаццарони, и прятались в самых бедных домах, думая, что там им грозит наименьшая опасность. Но те, кому удалось неузнанными пробраться через толпу, не находили хозяев, согласных их принять. Люди слишком хорошо знали, что дома, где будут найдены беглецы, обречены на пожар и разграбление. Брат запирал дверь перед братом, жена — перед мужем, родители — перед детьми Нашелся в Неаполе такой изверг-отец, который, чтобы доказать свою приверженность роялистской партии, собственноручно предал в руки черни сына, которого никто не преследовал, — иными словами, соорудил себе броню из крови своего чада. Несчастные беглецы, не найдя никого, кто согласился бы предоставить им убежище, прятались в городской клоаке, где встречали других несчастных, вынужденных скрываться там, как и они; по ночам голод выгонял их оттуда на поиски пищи. Лаццарони поджидали их в засаде, хватали и предавали мучительной смерти, а потом отрубали у искалеченных трупов головы и относили их к кардиналу Руффо».
А теперь послушайте еще:
«Во время осады замков и города, — рассказывает историк Куоко, тот самый, кого король в письме к кардиналу Руффо безоговорочно приговорил к смерти, — неаполитанский народ творил даже по отношению к женщинам такие варварства, которые приводят в содрогание и кажутся необъяснимыми. На городских площадях сложили костры, в них бросали живых или умирающих людей, а потом пожирали их поджаренную плоть».
Заметьте, что это рассказывает не кто иной, как Винченцо Куоко, автор «Исторического очерка революционных событий в Неаполе», — иными словами, один из самых выдающихся неаполитанских юристов. Несмотря на распоряжение Фердинанда, ему удалось избежать и зверств черни и последовавшей затем судебной расправы. Шесть лет он провел в изгнании, вернулся на родину вместе с королем Жозефом; в пору правления Мюрата был министром и впал в безумие от страха, когда после падения Мюрата принц Леопольдо потребовал, чтобы он представил свой «Исторический очерк»!
Другой автор, уже анонимный, озаглавивший свою книгу «Опасности, которые мне довелось пережить», рассказывает, как он, переодетый женщиной, укрылся в одном доме, где ему соблаговолили оказать гостеприимство, и там познакомился с кюре Ринальди, а тот, не умея писать, под пыткой заставил его сочинить памятку для короля Фердинанда, в которой испрашивал у его величества милости для себя — назначения управителем Капуа, причем в доказательство неоспоримых прав на этот пост перечислял свои заслуги: он, якобы, раз пять-шесть пожирал якобинцев, в частности однажды пожрал руку младенца, вырванного из чрева убитой матери.
