В самом деле, если предсказание Нанно сбудется для Микеле, оно должно будет сбыться и для Луизы, и если Микеле умрет на виселице, Луизе суждено умереть на эшафоте.
Альтернатива была неутешительной.
Молодые люди расстались.
В ту минуту, когда Микеле уже уходил, рука Луизы задержала его, и слова, которые давно уже просились на ее уста, наконец сорвались:
— Если ты встретишь Сальвато…
— О сестрица! — вскричал Микеле. Оба они прекрасно поняли друг друга. Через час после того, как они расстались, послышались первые пушечные залпы.
Большая часть неаполитанских патриотов, те, кто из-за преклонного возраста или мирных занятий не призывались к оружию, собрались у герцогини Фуско. В ее салон каждый час приходили известия о боях. Но для Луизы эти известия значили слишком много, чтобы ожидать их в гостиной, в обществе тех, кто собирался обычно у герцогини. В одиночестве она молилась, стоя на коленях перед распятием в комнате Сальвато.
Каждый пушечный залп отзывался в ее сердце. Время от времени герцогиня Фуско приходила к своей подруге и сообщала ей сведения о продвижении французов, но в то же время с патриотической гордостью рассказывала о чудесах мужества, проявляемых лаццарони при защите города.
Луиза отвечала стоном. Ей казалось, что каждое ядро, каждая пуля угрожали сердцу любимого. Неужели эта ужасная борьба будет длиться вечно? Во время ночей 21 и 22 января Луиза, не раздеваясь, лежала на постели Сальвато. Несколько раз поднималась тревога, вызванная криками лаццарони: положение герцогини как сторонницы патриотов было небезопасно. Но Луизу не занимало ничто из того, что беспокоило других: она думала только о Сальвато, тревожилась только о нем.
Утром третьего дня осады стрельба прекратилась. Пришла весть, что французы одержали победу на всех направлениях; но они еще не стали хозяевами города.
Чем же закончилось это кровавое побоище? Жив ли Сальвато?
После трех пушечных выстрелов с высоты замка Сант'Эльмо по грабителям королевского дворца шум битвы совсем утих.
Она скоро увидит Микеле или Сальвато, если не случилось беды, и Микеле, очевидно, первого, потому что он может прийти в любой час дня повидать ее, тогда как Сальвато, не зная, что она одна, едва ли осмелится явиться к ней иначе, чем ночью и условленным путем.
Луиза стояла у окна, устремив взгляд в сторону Кьяни: отсюда она ожидала вестей.
Часы проходили. Она видела, как сдали город, слышала приветственные крики толпы, сопровождавшей Шампионне к могиле Вергилия, узнала, что на следующий день ожидается чудо с благословенной кровью святого Януария, но все это прошло мимо ее сознания, как призраки проходят мимо изголовья спящего.
Все это не имело никакого отношения к тому, чего она ждала, чего хотела, на что надеялась.
Но оставим нашу героиню у окна, сами же вернемся в город и станем свидетелями страданий другой души, не менее взволнованной, чем душа Луизы.
О ком мы собираемся говорить, догадаться нетрудно.
Если только нам удался внешний и нравственный портрет Сальвато, то наши читатели понимают, с каким пылким нетерпением молодой офицер жаждал встречи с Луизой и как долг солдата при всех обстоятельствах брал верх над желанием влюбленного. Итак, он действовал отдельно от всей армии; итак, он был удален от Неаполя; итак, он принял это без единой жалобы, без малейшего возражения, хотя прекрасно знал, что достаточно было бы одного слова о магните, притягивающем его в Неаполь, и Шампионне, который испытывал к нему нежность, смешанную с восхищением, быть может самую глубокую из всех видов нежности, тотчас послал бы его вперед и предоставил ему все возможности первым войти в столицу.
В ту минуту, когда, примчавшись на площадь Пинье как раз вовремя, чтобы спасти жизнь Микеле, он прижимал молодого лаццароне к груди, его сердце билось двойной радостью — прежде всего потому, что он мог в полной мере расплатиться за услугу, которую тот ему оказал, но еще и потому, что, оставшись с ним наедине, он мог получить вести о Луизе и побыть в обществе друга, с кем можно говорить о ней.
Но и на этот раз он ошибся в ожиданиях. Живое воображение Шампионне сразу увидело в дружбе лаццароне и Сальвато нечто, из чего можно извлечь пользу. Зерно зародившейся в нем идеи — заставить святого Януария совершить чудо — мгновенно укоренилось в его сознании, и он решил поручить Сальвато охрану собора и назначить Микеле сопровождающим почетной стражи.
Очевидно, этот двойной выбор был правильным, потому что он имел успех. Однако теперь Сальвато не мог отлучиться до завтрашнего дня, ведь он возглавлял караул, за который нес ответственность.
Но едва его гренадеры достигли Метрополии, едва они разместились под ее порталом и на маленькой площади, выходящей на улицу Трибунали, как Сальвато обнял Микеле за шею и увлек его в храм, произнеся всего лишь два слова, заключавшие в себе целый мир вопросов:
— Как она?
И Микеле с глубоким пониманием, проистекающим из тройного чувства — почитания, нежности и признательности, которые он испытывал к Луизе, рассказал ему все, начиная с тщетной попытки молодой женщины уехать со своим мужем и до последних слов, вырвавшихся три дня тому назад из глубины ее сердца: «Если ты встретишь Сальвато…»
Последние слова Луизы и первые слова Сальвато могли бы быть истолкованы так: «Я люблю его вечно!», «Я боготворю ее больше, чем когда-либо!»
Хотя чувство Микеле к Ассунте не достигало силы любви Сальвато и Луизы, молодой лаццароне мог измерить высоты, которые были ему самому недоступны, и в избытке благодарности, охваченный той бурной радостью жизни, какую молодость испытывает, избавившись от великой опасности, Микеле живописал чувства Луизы с глубокой правдивостью и таким красноречием, на какое сама она никогда не осмелилась бы, причем от ее имени, хотя она и не поручала ему этого, он раз двадцать повторил — а Сальвато не уставал слушать, — что Луиза любит его.
Микеле говорил, а Сальвато слушал — так проводили они время, меж тем как Луиза, подобно сестрице Анне, в тревоге всматривалась в дорогу, идущую от Кьяйи, в надежде кого-нибудь увидеть.
XCV. ОБЕТ МИКЕЛЕ
Ночь тихо сошла на землю. Пока еще оставалась надежда различить что-либо в сумерках, взгляд Луизы был направлен в одну точку и, когда настала ночь, она продолжала оставаться у окна. Только порою взгляд ее подымался к небу, словно вопрошая Господа, не там ли, рядом с ним, тот, кого она тщетно искала на земле.
Около восьми часов ей показалось, что она различает в темноте человека, фигурой походившего на Микеле. Этот человек остановился у калитки сада. Но прежде чем он успел постучаться, Луиза вскрикнула: «Микеле!» — и тот отозвался: «Сестрица!»
Он бросился на зов и, так как окно было на высоте всего лишь восьми — десяти футов, по углублениям и каменным выступам в стене быстро взобрался на балкон и через окно спрыгнул в столовую.
