Тогда святой Януарий сам завязал себе глаза и, приняв положение наиболее удобное для предстоящей казни, обратился к палачу:
— Что же ты медлишь, брат мой?
— Я не могу поднять меч, если ты не дашь мне на это разрешения и не будет приказа от тебя самого.
— Я не только разрешаю и приказываю тебе, брат мой, я еще и прошу тебя об этом.
Силы тотчас вернулись к палачу, и он нанес удар с такой энергией, что сразу отсек голову и один из пальцев святого.
Что до двух молений, которые святой Януарий вознес Господу перед смертью, то они, несомненно, дошли до него, ибо палач, обезглавив святого, возвел его в ранг мученика, а Константин, который впоследствии стал Константином Великим и утвердил торжество христианской веры, в том самом году, когда погиб святой, бежал из Ни-комедии в Йорк, где застал своего отца Констанция Хлора при последнем издыхании и был провозглашен императором легионами Британии, Галлии и Испании. Итак, год смерти святого Януария ознаменовал триумф Церкви.
В тот самый день, когда казнили мучеников, около девяти часов вечера два человека, похожие на две тени, робко приблизились к опустевшей площади и стали искать глазами три трупа, которые были оставлены там, где совершилась казнь.
Луна, только что взошедшая на небосклон, лила яркий свет на желтоватую равнину Сольфатары, так что можно было отчетливо различить каждый предмет.
Те, что пришли в это уединенное место, были старик и старуха.
С минуту они с недоверием всматривались один в другого, затем решились пойти друг другу навстречу.
Приблизившись на расстояние всего лишь трех шагов, каждый поднял руку ко лбу, творя крестное знамение.
Они признали друг в друге христиан.
— Здравствуй, брат мой, — сказала женщина.
— Здравствуй, сестра моя, — ответил старик.
— Кто ты?
— Друг святого Януария. А ты?
— Я из его родни.
— Откуда ты родом?
— Из Неаполя. А ты?
— Из Поццуоли. Что привело тебя сюда в этот час?
— Я пришла собрать кровь мученика. А ты?
— Я — предать земле его тело.
— Вот два сосуда, с ними он совершал свою последнюю службу, а потом, выйдя из церкви, отдал их мне, приказав выпить оставшиеся в них воду и вино. Я была парализована и не могла двинуть ни рукой, ни ногой в течение десяти лет, но едва осушила эти сосуды, повинуясь приказу блаженного Януария, как поднялась и пошла.
— А я был слеп. Я попросил у мученика, когда он шел на казнь, оставить мне что-нибудь на память; он обещал мне после смерти дать платок, которым ему должны были завязать глаза. В тот миг, когда палач отсек ему голову, он явился ко мне, вручил платок, повелел приложить к моим глазам, а вечером прийти сюда похоронить его тело. Я не знал, как выполнить вторую часть его приказа, потому что был слеп. Но едва я приложил к моим векам святую реликвию, как, подобно святому Павлу на пути в Дамаск, почувствовал, что пала пелена с глаз моих, и вот я готов повиноваться воле блаженного мученика.
— Будь благословен, брат мой! Ибо я знаю теперь, что ты был истинным другом святого Януария, который явился мне в то же самое время, что и тебе, чтобы повелеть мне собрать его кровь.
— Будь благословенна, сестра моя! Ибо в свою очередь я вижу теперь, что ты действительно его родственница. Ах да! Я забыл еще об одном…
— О чем же?
— Он повелел мне найти его палец, который ему отсекли одновременно с головой, и присоединить благочестиво к его святым останкам.
— А мне он велел отыскать среди пролившейся крови былинку и бережно хранить ее в меньшем из этих сосудов.
— Поищем же, сестра моя!
— Поищем, брат мой.
— К счастью, нам светит луна.
— Это тоже благодеяние святого: ведь целый месяц луна была скрыта за тучами.
— Вот палец, который я искал.
— Вот былинка, о которой он говорил мне.
И в то время, как старик из Поццуоли укладывал в ларь тело, голову и палец мученика, старая неаполитанка, опустившись на колени, благоговейно собрала губкой всю, до последней капли, драгоценную кровь и наполнила ею оба сосуда, что дал ей святой.
Эта самая кровь через пятнадцать с половиной столетий стала вскипать, как только ее подносят к мощам святого, и вот это необычайное, необъяснимое кипение, повторяющееся дважды в год, и есть знаменитое чудо святого Януария, нашумевшее во всем мире, чудо, которого Шампионне решил добиться, чего бы это ни стоило.
XCVII. СВЯТОЙ ЯНУАРИЙ И ЕГО СВИТА. АВТОР ВЫНУЖДЕН ЗАИМСТВОВАТЬ ИЗ СВОЕЙ КНИГИ «КОРРИКОЛО» ГОТОВУЮ ГЛАВУ, НЕ НАДЕЯСЬ НАПИСАТЬ ЛУЧШЕ
15Мы не будем следовать за останками святого Януария во всех странствиях, которые они совершали из Поццуоли в Неаполь, из Неаполя в Беневенто и, наконец, из Беневенто снова в Неаполь: это увело бы нас в историю всего средневековья, а люди столь часто злоупотребляли этой интересной эпохой, что она начинает сейчас выходить из моды.
Лишь в начале XVI века святой Януарий обретает постоянное место упокоения, покидаемое только дважды в год, когда он отправляется совершать свое чудо в соборе святой Клары, усыпальнице неаполитанских королей. Правда, случается, что его беспокоят и помимо традиционных церемоний. Но повод для этого должен быть очень значительный: волнения в королевстве или потрясение провинции могут заставить этого святого-домоседа изменить своим привычкам; каждый такой выезд становится событием и, возвеличиваясь устным преданием, увековечивается в памяти неаполитанцев.
Святой Януарий постоянно обитает в архиепископстве, в часовне Сокровищ, выстроенной неаполитанской знатью и буржуазией по обету, данному ими в 1527 году из страха перед чумой, опустошавшей в те дни благочестивейший город Неаполь. Благодаря вмешательству святого чума прекратилась, и в знак общественной признательности была возведена эта часовня.
В противоположность обычным молящимся, которые, дав обет святому, чаще всего забывают о нем, как только опасность проходит, неаполитанцы были столь совестливы в выполнении обязательства, данного их покровителю, что, когда донья Катарина де Сандоваль, жена старого графа де Лемоса, вице-короля Неаполя, пожелала от своего имени сделать дароприношение на постройку часовни, предложив сумму в тридцать тысяч дукатов, неаполитанцы отказались принять от нее деньги, заявив, что им не хотелось бы делить с чужеземцами — будь то даже вице-король или вице-королева — честь дать достойный кров их святому покровителю.
И так как ни в деньгах, ни в рвении недостатка не было, постройку быстро завершили. В интересах истины следует заметить, что для поддержания взаимного усердия знать и буржуазия составили у городского нотариуса метра Винченцо ди Боссиса договор, существующий и поныне. На документе стоит дата 13 января 1527 года. Подписавшие его обязались выложить на расходы по строительству сумму в тринадцать тысяч дукатов; но, как видно, уже в те времена следовало относиться с недоверием к сметам архитекторов: одни только двери обошлись в сто тридцать пять тысяч франков, то есть в три раза больше суммы, назначенной на все сооружение.
