Одна из главных забот игроков в реверси — избавиться от своих тузов. Король Фердинанд, заметив, что, имея возможность освободиться от туза, он оставил его у себя на руках, воскликнул:
— Какой же я, однако, осел! Я мог бы скинуть туза, а не сделал этого!
— Ну что вы, ваше величество! Я-то еще больший осел, чем вы! Мог взять валета червей, да не взял!
Король расхохотался, и президент, к которому он благоволил, вошел в еще большую милость. Откровенность Кардилло, вероятно, напомнила королю бесцеремонные манеры его славных лаццарони.
Пока это были только слова. Но обычно президент не ограничивался одними словами. Он прибегал и к действиям. При малейшей оплошности партнера или пустячном нарушении правил игры в него летели жетоны, карты, деньги, подсвечники. Когда же Кардилло сидел за столом его величества, бедняге приходилось обуздывать свой бешеный нрав, так сказать, надевая на него намордник.
В течение первых трех-четырех вечеров все шло хорошо. Но король, знавший характер президента и видевший, какие мучения тот испытывал, забавлялся тем, что истощал его терпение; когда же Кардилло был уже совсем готов взорваться, король обращался к нему с первым пришедшим в голову вопросом. Тогда бедный президент, обязанный отвечать учтиво, свирепо улыбался и в то же время любезно, насколько мог, клал на стол предмет, который только что собирался запустить в потолок или разбить об пол, сам же довольствовался тем, что, хватаясь за пуговицы своего кафтана, в ярости обрывал их; на следующий день их находили под столом: они буквально усеивали ковер.
На четвертый день, однако, президент уже был не в силах выдержать: он запустил в лицо маркизу Маласпина карты, не осмеливаясь швырнуть их в физиономию королю, сорвал с себя парик, и так как держал в одной руке носовой платок, а в другой парик и в гневе перепутал руки, то, начав с того, что стал вытирать струящийся по лицу пот париком, кончил тем, что в него высморкался.
Король хохотал до упаду и решил почаще устраивать подобные сцены.
Поэтому он не отказал себе в удовольствии принять первое же приглашение президента Кардилло приехать к нему поохотиться.
У Кардилло, как мы уже говорили, в Илличе было великолепное поместье, приносящее пять тысяч унций золота
22
дохода; посреди этого поместья возвышался замок, достойный принять короля.
Фердинанд приехал туда накануне охоты, чтобы пообедать и провести там ночь.
Он был любопытен и велел показать ему все комнаты замка. Его комната, парадный покой, находилась против спальни хозяина.
Вечером, сыграв, как всегда, партию реверси и, по обыкновению, помучив своего вспыльчивого партнера, он отправился спать. Хотя кровать его, словно трон, была под навесом и балдахином, король, в ту пору еще не старый и полный желания охотиться, проснулся за час до того, как протрубили утреннюю зорю.
Не зная, чем заняться лежа, и не в состоянии снова заснуть, король вздумал поглядеть, какое лицо без парика и в ночном колпаке будет у президента, если застать его в постели. Эта затея была менее нескромной, чем можно подумать, ибо президент был вдов.
Итак, король поднялся, зажег свечу и в одной сорочке направился к дверям спальни хозяина дома, повернул ключ и вошел.
Сколь бы комичное зрелище ни предвкушал король, он не мог даже подозревать того, что представилось его глазам.
Президент, без парика и тоже в одной сорочке, восседал посередине спальни на некоем подобии трона, на котором г-н де Вандом принимал Альберони. Король, вместо того чтобы смутиться и закрыть дверь, направился прямо к нему, тогда как злосчастный Кардилло, застигнутый врасплох, оставался неподвижен и нем. Фердинанд сунул свечу ему под нос, чтобы лучше разглядеть, какую тот скроил мину, и стал обходить вокруг этой застывшей на пьедестале фигуры с неподражаемой серьезностью, в то время как голова президента, который обеими руками опирался о свое сиденье, подобно голове китайского болванчика, поворачивалась вслед за его величеством, повторяя его круговое движение.
Наконец оба светила, совершив свое движение по орбите, встретились лицом к лицу, и, так как король, выпрямившись, хранил молчание, президент с редким хладнокровием осведомился:
— Государь, случай не предусмотрен этикетом, — сидеть мне или встать?
— Сидите, сидите! — отвечал король. — Но вот часы бьют четыре, и мы не можем ждать.
И Фердинанд вышел из комнаты с тем же глубокомысленным видом, как и вошел.
Но какова бы ни была в ту минуту его напускная серьезность, это приключение стало одной из тех историй, которые впоследствии король любил рассказывать больше всего, если не считать истории о его бегстве с Асколи, когда тот по его милости тысячу раз мог быть повешен
Охота у президента была великолепной. Но разве можно быть уверенным, что какой-нибудь день, будь то даже на благословенной Сицилии, пройдет без того, чтобы хоть маленькое облачко не омрачило небосклон? Король, как мы говорили, был отличный стрелок и, вероятно, не имел себе равных стрелял без промаха и всегда всаживал пулю зверю в лопатку; при охоте на кабанов это было очень важно, потому что пуля оказывалась смертельной только в том случае, если она попадала в это место Любопытно было то, что король требовал от всех, кто с ним охотился, такой же меткости.
И вот, в первый же вечер этой достопамятной охоты у президента Кардилло, когда все охотники собрались вокруг груды убитых кабанов, боевого трофея дня, он увидел, что один из зверей получил пулю в брюхо
Краска гнева тотчас бросилась в лицо королю, и он обвел всех негодующим взглядом
— Что за свинья сделала этот выстрел?
— Я, государь, — отвечал Маласпина — Меня надо за это повесить9
— Нет, — отвечал король, — но в дни охоты вам следует сидеть дома
С этой минуты маркиз Маласпина не только оставался у себя в дни охоты, но и в карточной игре короля был заменен маркизом Чирчелло.
Впрочем, в большом зале королевского дворца, расположенном в квадратном павильоне над входом, шла не только игра короля. В нескольких шагах от стола, где собирались игроки в реверси, стоял другой стол — там играли в фараон и там царила Эмма Лайонна, царила независимо от того, метала ли она банк или понтировала Во время игры в фараон на подвижном лице красавицы-англичанки особенно легко было наблюдать приливы и отливы страстей. Во всем доходящая до крайности, Эмма играла со страстной увлеченностью, она любила погружать свои прекрасные руки в потоки золота, скапливающиеся у нее на коленях, и скатывать их оттуда огненными каскадами на зеленое сукно Лорд Нельсон никогда не играл, обычно он сидел позади нее или стоял, опершись на спинку кресла и пожирая ее прекрасные плечи своим единственным уцелевшим глазом, он говорил только с ней одной, всегда тихо и только по-английски.
