— Не знаю, — Матвиевский почесал затылок, — кажется, вас обоих Карина загрузила работой по полной. Чем вы так с Витьком перед ней провинились?
— Дружбой, — усмехнулась Юля.
Целый день Симонова думала об интригующей записи на кассете Виктора, которую так и не посмотрела. Она несколько раз заглядывала в операторскую, но Николаева не было. Когда сотрудники стали расходиться по домам, а группа, занятая на прямом эфире удалилась в павильон, она не выдержала и позвонила ему. Он сразу взял трубку и торопливо ответил, что будет на студии только через час.
— Тогда я пойду одна к Петру Акимовичу. А тебе потом расскажу про встречу, — сообщила она.
Зайдя в подъезд стандартной многоэтажки, она поднялась на лифте и настойчиво позвонила в дверь. Ей открыл седовласый старик. Опираясь на костыль, он вежливо спросил:
— Тебе кого, дочка?
— Думаю, что вас, — Юля доброжелательно улыбнулась, — вы же Петр Акимович, правильно?
— Совершенно верно, — хозяин кивнул и, распахнув перед гостьей дверь, сказал, — тогда проходи!
В квартире было светло и чисто, из кухни доносился цепкий запах борща. Журналистка прошла в гостиную и, присев на предложенный стул, наконец, представилась.
— Так ты, получается, внучатая племянница Танюши Чугуновой? — уточнил старик, и взгляд его как-то сразу потеплел.
«Неужели он и сейчас её любит?» — мелькнула у нее мысль и она рассказала бывшему соседу её деда о том, что сына Татьяны задушили и обворовали, а юродивого Павлушу арестовали по подозрению в убийстве. А главное, в подвале дома Вихляевых она нашла старинную саблю и мешок с фронтовыми письмами Тимофея и Алексея.
— У Вихляевых? — переспросил старик, а потом обхватил голову своими жилистыми руками и застонал.
Юля сидела тихо и молча наблюдала за ним.
— А я всю жизнь, — он отчаянно стукнул по колену ладонью, — всю жизнь мучился, кто посмел забрать чугуновские письма и золото. А ведь я чувствовал, что это сделал Вихляев! Ты, дочка, и представить себе не можешь, как я переживал. Особенно перед Танюшей было тяжело. Как оправдаться, что не брал? А когда Лешка, твой дед, вернулся с войны и услышал эту историю с пропажей, то сразу сделал вывод: «Кто закопал, тот и раскопал». И опять на меня подозрения и косые взгляды соседей. А я? Да разве мог я взять чужое? — он беспомощно развел руки.
— А теперь, Петр Акимович, вы — единственный, кто остался в живых из действующих лиц этой давней загадочной истории, — проговорила журналистка, — и поэтому только вы можете нам помочь. Нужно обязательно найти убийцу моего дяди Вани.
— Да, пережил я всех, — вздохнул седовласый дед, — и готов помочь. Может, хоть перед смертью удастся узнать всю правду.
— Петр Акимович, а кто из Вихляевых мог раскопать ту яму? И как они узнали, что там золото?
— Кто? Да Матвей, Павлушкин дед, кто же еще! — старик прищурил глаза, будто вглядываясь в прошлое.
— А тетя Нюся, сестра моей бабушки, сказала нам, что все мужчины с вашей улицы были мобилизованы на фронт в первый год войны, — проговорила в раздумье журналистка, — и Матвей Вихляев тоже.
— В том-то и дело, что он как раз приезжал в отпуск! Дали ему несколько дней, чтобы навестить семью после ранения, — рассказчик почесал редкую щетину на подбородке, — а дело было так: возвращался я домой от Чугуновых с лопатой, а он — навстречу. Помню, снежок спускался, а у него — шинель нараспашку, рюкзак на плече. Идет, песенку какую-то насвистывает. Говорит мне: «Хромый, ты моего Егорку не видел?»
— Хромый? Он вас так называл?
— Да, я в десять лет с лошади упал и ногу сломал. Сельский фельдшер привязал дощечку к ноге и сказал, что до свадьбы заживет… Зажило, да не так. Остался я калекой на всю жизнь. Из-за этой проклятой лошади свою единственную любовь упустил, — он тяжело вздохнул.
— А дальше что было после того, как он спросил вас про своего сына?
— Нет, отвечаю, не видал. А он глянул на лопату и смеется: «Что это ты в ноябре собрался деревья окапывать, что ли?»
— Это он так пошутил?
— Да. Он всегда был такой, — старик задумался, подбирая слова, — ехидный! Ну, а я и говорю, что помогал во дворе Чугуновых за домом во дворе яму рыть, земля-то уже мерзлая, девчатам не под силу. Мол, фашисты уже в Сталинграде, надо было помочь кое-что спрятать…
Он замолчал, глядя куда-то вдаль через окно. Юле были понятны чувства этого пожилого человека.
— А, знаешь, — старик вдруг спохватился, — я ведь сразу подумал на него, когда Чугуновы сообщили, что яма пустая. Но у меня доказательств никаких не было. Не мог же я сказать, что дядя Матвей был в курсе зарытых писем и мог украсть и золото, и саблю. Все бы только посмеялись надо мной, как всегда! А как же: я — комиссованный хромоножка, а он — фронтовик, грудь в медалях!
Он в который раз тяжело вздохнул.
— А вы не пробовали поговорить с этим дядей Матвеем?
— Сначала я его даже побаивался, — старик виновато склонил голову, — говорю же, больно острый он был на язык. И только через много лет, когда он своему сыну Егору машину купил, — дед усмехнулся, — тут я набрался смелости и выпалил ему все, что я думаю! Дело было за Волгой на покосе. Выслушал он меня с такой противной ухмылкой и сказал: «Ты, Хромый, рот свой закрой! Я — воин-освободитель! Кровь за Родину проливал и награды имею, всю жизнь честно в колхозе работаю. А ты всю войну у мамкиной юбки просидел!» — его подбородок предательски задрожал, — Взял он косу и с силой размахнулся ей так, что аж взвизгнул обушок. Потом еще намекнул, что если кто его обидит, он того не пощадит!
— Вот как? — задумчиво произнесла гостья.
— Ты только не думай, что я его испугался, — Петр Акимович мотнул головой, — нет. Просто понял, что ничего я не смогу доказать!
— Я думаю, вам все-таки надо было Татьяне о своих подозрениях сообщить, — промолвила Юля, — вы ведь её любили?
— Почему же «любил»? Люблю. И буду любить до той самой секунды, пока не остановится мое сердце.
— Такое бывает? — она с интересом посмотрела на старца.
Он улыбнулся и доверительно ответил:
— Бывает, дочка, бывает. Можешь поверить старику, есть на свете любовь, как говорится, до гроба. Только не всем удается встретить её, единственную и настоящую.
— А почему вы за неё не боролись? — спросила Юля.
— Робкий был, хромоты своей стеснялся, — он покачал головой, — однако, после того, как пришла похоронка на Тимофея, я пытался ухаживать за Танюшей, но она и слышать не хотела ни о посиделках и танцах в клубе, ни чтоб в кино пойти. Со мной, — с иронией добавил он, и устало усмехнулся.
— Наверное, она любила только своего мужа Тимофея, — сделала предположение журналистка.
— Сильно любила, — согласился Петр Акимович, — поэтому и замуж после войны не вышла…
