Роман «Ка» – книга развернутых имен. Что такое Ка? что такое Имр? кто таков Дарр Дубраули?
А кстати, что такое Имр?
Краули играет с читателем, подбрасывая ему несколько версий; изящество замысла в том, что все варианты сводятся к одному и тому же. Да, Имр – это мир людей… но как же тогда Певец и Лисья Шапка отправляются туда из людского поселения? Имр – мир посмертия, но в нем обитают и Уродливые Человечки, и, очевидно, европейские фейри, и персонажи сказок, легенд и… мифов, разумеется.
Имр – это мир мифа, в том числе мифов о том свете и о поисках бессмертия, а значит – мир имен, которые тождественны вещам (знать имя вещи означает знать ее суть и обрести над нею власть). В определенном смысле там нет ничего, кроме имен, которые Дарр Дубраули и приносит из Имра в Ка. Имр – это мир людей, потому что Краули отождествляет миф с культурой как таковой; и это мир смерти, потому что она существует, то есть рассказывается, только в культуре.
И мы возвращаемся к постмодернистской текстуальности Краули: Имр – то есть всё на свете, кроме Ка, – есть текст, повествование, история, и попасть туда можно только путем рассказа, как это и делают Певец и Лисья Шапка: они рассказывают Дарру о мире ином и таким образом оказываются там.
А еще Имр – это пространство, поэтому Дарр находится «в явлении» и «в руинах Имра», а не «при них» или «во время их»; да и Будущее (еще одно понятие, принесенное Дарром в Ка) – это страна. Понятно почему: миф – это, помимо прочего, еще и история о пересечении пространства, это особая организация пространства, с сакральным центром, небесами и преисподней и т. д.
Но тогда что же такое Ка? Это не мир смыслов, а эмпирический мир жизни, где мертвые суть мясо, еда, «мертвые, и всё», а вещи – только вещи, и всё, хотя их великое множество. Это мир, где есть только конкретное, единичное, а смерти нет: у ворон, как мы знаем, мертвых не бывает, и повествователь подробно объясняет почему.
Имр, как прямо сказано в романе, – место, где представления и верования людей являются истиной, то есть это – определенная модель мира. Люди не способны на непосредственное восприятие реальности, доступное животным, а значит, не могут попасть в Ка, но если и попадают, то лишаются памяти, не могут ее осознать, потому что для памяти нужны имена, а они существуют только в Имре.
Дарр Дубраули перемещается между мирами. В Ка он умирает, а живет и рассказывает историю имя «Дарр Дубраули», которое существует в Имре и не может умереть. Один раз попав в Имр, Дарр уже не может его покинуть и поэтому оказывается в плену человеческих историй – от эпоса о Гильгамеше до мифа об Орфее и Эвридике. Последний случай особенно интересен: Дарр сам себе рассказывает историю об Имре внутри Ка и создает Вороний Имр по лекалам Людей. Если он находится в Ка, то На Вишню вернуть невозможно, потому что возвращать нечего – ничего и не было, кроме костей и перьев. Но и в Имре вернуть ее нельзя: иное, не-плотское существует, но оно уходит навсегда и не возвращается; так утверждает повествование, и ни опровергнуть его, ни выйти за его пределы невозможно.
В Имре Дарр Дубраули снова и снова проживает то, что Джозеф Кемпбелл, заимствовав удачное слово у Джойса, назвал «мономифом». Это рассказ о том, как герой покидает свой дом, переходит границу или, что то же самое, спускается в преисподнюю, обретает или утрачивает там нечто и возрождается/перерождается, становясь царем или божеством, принося благо своим соплеменникам.
История Дарра Дубраули как первопредка не может не соотноситься и с Библией: не случайно они с Лисятой неявно, но настойчиво сопоставляются с Адамом и Евой. Но этого мало! Дарр Дубраули, умирающий и воскресающий дух-покровитель, не только приносит воронам благую весть об именах и кормит их появляющейся из ниоткуда человеческой плотью, но и погибает первый раз от того, что римлянин прободил ему ребро древом. Евангельские мотивы оказываются введены совсем в иную систему: в мире романа ничего нельзя искупить; Дарр и сам толком не понимает, куда водит людей, потому что они сами всё это придумали, да и вывести их он может только обратно в земную жизнь. Воспитанный в католичестве, Краули – как и Джойс, и Лем – не может избавиться от его категориальной сетки, но воспринимает христианство как еще один миф, то есть еще одну версию всё той же неизменной истории.
И, поскольку перед нами миф, разыгрывающийся снова и снова, роман строится на сложной системе лейтмотивов, которые каждый раз возникают с некоторыми изменениями.
Так, например, две бессмертные вороны отражают друг друга: у Лисяты всё как у Дарра, но наоборот. Он самец, она самка; он умирает и воскресает, она живет, но когда умирает – то навсегда; он зачинает, она сидит на яйцах; она богиня-королева, он культурный герой-одиночка; она облетает мир на восток, он на запад. Первое событие жизни Дарра – его падение из гнезда: с самого начала он там, где вовсе нет ворон (потому что есть Ворона), у него есть индивидуальное время, а значит, индивидуальная история; у Лисяты же нет истории в Ка. Путь Дарра – из Ка в Имр (в финале он попытается пойти в обратную сторону – но это лишь заявлено, а не показано в тексте); путь Лисяты – из Имра в Ка. Она – порождение Имра, но стремится к окончательной смерти, которая существует только в Ка.
В каждой новой жизни Дарра Дубраули меняется и возраст людей, рядом с которыми он живет в Имре. Лисья Шапка для него всегда девочка в лесу, ребенок-подруга (Певец – учитель и символический отец для них обоих). Брат – это брат, ровесник. Одноухий по возрасту сравним с монахом, но у того детей нет и быть не может (он младший брат в своем клане), а у индейца все родичи умерли: Одноухий – старший, если не по рождению, то по возрасту. Анна Кун – мать не только доктора Гергесгеймера, но и мертвых, которые приходят к ней. Безымянный рассказчик – старик, рядом с которым – ребенок, попавший на Ту Сторону и вернувшийся в мир живых: круг замкнулся.
Чем дальше мы продвигаемся, тем более эскизными становятся персонажи-люди; и роль Дарра в отношениях с ними меняется. И в начале, и в конце романа Дарр – проводник, Вергилий для своих Данте; но в третьей, американской части он – помощник собирателя душ, то есть действительно птица смерти, атрибут и спутник психопомпа. Здесь Дарр – не субъект, а объект, он становится тем, что нужно Имру в данный момент: с Анной Кун он даже не разговаривает, не понимает, какие истории ей приносит и зачем, – лишь чувствует невыразимое, как и подобает персонажу эпохи романтизма (запоздалого американского романтизма).
В главах о Новом Свете показаны три лица смерти: Одноухий – тот, кто приводит людей Туда; Анна Кун – та, кто приводит мертвых к живым; и доктор Гергесгеймер – тот, кто просто вырывает живых из жизни и бросает в Иное, как он это сделал с дочерью Улитки.
Гергесгеймер – персонаж на первый взгляд почти случайный: он единственный не связан напрямую с миром мертвых. Но это и есть его функция в романе: он пытается лишить смерть смысла и тем самым начинает уничтожение Имра. «Мертвая Ворона – это мертвая Ворона», в человеке нет ни следа духа или души. Гергесгеймер, по сути, пытается превратить Имр в Ка, мир без посмертия, – и превращает дочь Улитки из существа Ка в создание Имра: он извращает и культуру, и природу. Гергесгеймер – не просто демонизированный материалист, который готовит свое дьявольское лекарство из смерти Ворон. Краули, как и в «Эгипте», разыгрывает перед читателем гностический миф: дочь Улитки – София, душа мира, которую пленил злой демиург с манком на шнурке из змеиной кожи, владеющий темной восточной магией; Дарр спасает ее, как мистический Христос, путем священного брака, через любовь; они вместе вылетают в окно, за пределы ложного мира, но для этого Дарру приходится спуститься в самую глубину царства Демиурга, которого София ошибочно принимает за Истинного Бога и называет Он.
