А потом – двенадцать спутников приплыли к хрустальной горе посреди моря. И была она столь же холодна, как черная гора горяча, и Брат Бран сказал, что это путь на небеса, как прежняя гора – отроги Ада. По воде там плавали хрустальные сосуды для Божьей мессы, путешественники их выловили, но вскоре чудесные сосуды растаяли, словно их и не было.
Будут рассказывать и о том, что двадцать спутников разбили как-то лагерь на спине огромного Кита, приняв его за остров, и даже развели огонь и от жара Кит нырнул на дно океана вместе с ними, так что все они едва не утонули!
И о Птичьем рае на Крайнем Севере, где бесчисленное множество белых птиц поют слаще Лебедей Лира, и птицы те – с человечьими лицами, ибо они суть души ни проклятые, ни спасенные, что ждут Судного дня.
И о Счастливых островах, где никогда не было греха, а девы в серебряных платьях принесли золотые яблоки из Эдемского сада, чтобы они питали и поддерживали путешественников в пути. Там осталась Святая по имени Бригитта и живет там, наверное, поныне.
Все тридцать мореплавателей пересекли тогда море плотное и густое, как патока, и через завесу тумана вошли в иное море, прозрачное, как воздух, и ровное, как стекло, так что можно было заглянуть в его глубины на лигу или даже больше и увидеть там сказочных созданий. А затем они прибыли в ту Землю, которую искали, но что это за земля, текло в ней время или нет, нашлись ли там еда и питье, а также звери и птицы, и какого рода звери и птицы; правда ли, что вода тамошних родников смывает память о доме и родине, что там нет ни мечей, ни битв, но лишь славословия и молитвы Господу, – этого поваренок не мог сказать, ибо, прежде чем он сошел на берег, услышал Голос, предупредивший, что ему запрещено входить в эту страну до конца его дней. И после долгого ожидания, от рассвета и до заката, Мальчик Бран, Бранан, повернул корабль к востоку и родному дому.
Если и произошло нечто подобное, если такие сказания помнили и дополняли в течение сотен лет, может статься, что имя, избранное поваренком, стали путать с именем великого Брендана, Святого и морехода, жившего, если не ошибаюсь, лет на сто позднее. И когда мы теперь читаем о чудесных приключениях его «Плавания», записанного столетия спустя и разошедшегося по всему христианскому миру во множестве списков, быть может, мы сумеем увидеть в нем маленький куррах с тремя Святыми в безбрежном море.
Ни в одном из этих преданий не сказано о Вороне на носу корабля или на рее над пустынным морем, не говорится о том, как Дарр Дубраули то и дело поднимал крылья, удерживая равновесие, поворачивал голову, чтобы смотреть то одним глазом, то другим на неизменный запад; и его история – рассказ о том, как он все-таки пересек великую Реку Океан и оказался на другом ее берегу, – в эти предания не вошла.
Поначалу он умудрялся не отставать от миграции Крачек, держался то ли на их советах и знаниях, то ли на одной своей надежде – проще говоря, старался об этом не думать, потому что стоило посмотреть вниз, на темное или блестящее море внизу, и сердце замирало в груди.
А потом Крачек вдруг стало меньше; он остался один. Что, по сути, ничего не меняло: либо он сумеет удержаться в воздухе и лететь на запад, либо не сможет. С открытыми глазами он видел только море и небо – и с закрытыми тоже. Он научился спать в полете, даже не думал, что такое возможно, хотя Крачки говорили, что так делают, многие морские птицы так спят, да-да!
Миновало много ночей и дней (сколько, он не знает), и воздух изменился: что-то огромное катилось над морем – та самая страшная громада, которую он увидел с берега ледовой земли вдали и в будущем. И первым знаком ее приближения стало возвращение Крачек. Подневный ветер тянул их за собой – одну, затем двух, трех – назад, туда, откуда прилетели. Слишком далекие, чтобы подать ему какой-то знак, слишком легкие, чтобы сопротивляться напору ветра. За день этот напор усилился, воздух стал густым и теплым, ветер окреп. Дарр уже не летел: он стал заложником, пленником, которого порывы ветра бросали вперед быстрей, чем могли биться крылья, его будто схватил в полете Орел и унес. Все Крачки пропали, больше он ни одной не видел, Дарр вообще ничего больше не видел.
– Я думал, они меня бросили, – сказал мне Дарр Дубраули. – Знали, как мне спастись, но сказать не смогли. Что с ними стало, куда они попали, я не знаю. Потом ветер вдруг стих, будто зверь умер на бегу, и я остался один в воздухе, непохожем на любой другой. Тяжелый воздух, ощутимый, слишком тяжелый – трудно дышать. Я летел и летел, но вроде бы не двигался с места, словно круговой ветер, которого я не чувствовал, вертел и вертел меня на одном месте. Но я знал, понимал, что двигаюсь, и двигаюсь очень быстро. Весь этот мертвый воздух вместе со мной мчался куда-то. Потом я увидел рядом с собой морского зверя, у которого много змеистых рук, мертвого; он летел, как демоны, что охотились за Братом, и поворачивался вместе со мной. А потом куда-то пропал. Но если я летел, а он нет, как же он вообще держался рядом со мной?
Сказав это, он окинул взглядом мой дом, словно ответ лежал где-то рядом; так Вороны размышляют, человек на его месте потер бы подбородок. А потом Дарр сказал:
– Странно было: я себе такого вообразить не мог; иногда я слеп и глох, летел вверх лапами сквозь дождь, а потом еще этот зверь. Но что бы это ни было, где бы я ни был, я знал: это не Имр. И воздух в глотке, и то, что видели глаза, все об этом говорило. И если я в этом мире, а не в том, значит я умру.
Но почему?
– В тех землях, в Имре, нет ничего смертного. Говорят, там мертвые, только на самом деле они не мертвые и не умирают никогда. Но я был не там, а здесь. Поэтому знал, что умру, по-настоящему умру.
Я попытался разобраться, где он очутился, и думаю, произошло вот что: Крачки и летевший за ними Дарр Дубраули столкнулись с сильным циклоном, осенним ураганом или норд-остом, который катился к нашему побережью огромным колесом. Возможно, Крачки попали в один из рукавов, который выбросил их наружу, мимо летевшего внутрь Дарра Дубраули, и они помчались дальше, как листья на ветру, и спаслись – или не спаслись. Но Дарра каким-то образом затянуло глубже, в глаз бури, где теплый воздух от моря удержал его в небе. Он почувствовал, как рухнуло атмосферное давление, – оказывается, многие птицы это чувствуют. Там он и застрял вместе со всем, что затянул циклон, – среди молний и соленого дождя, идущего снизу вверх. Когда он наконец вылетел или выпал наружу, измученный почти до смерти, Дарр был уже далеко от моря. Он посмотрел вниз и сквозь пелену дождя увидел землю.
Землю, Святым обетованную. Это наверняка она, ведь ни разу внутри бури он не терял чувства четырех направлений, и, как бы его ни крутило, он знал, что летит вместе с циклоном на запад. Дарр оказался на другом берегу моря, где, по словам Брата, не было смерти.
Для Святых смерти не было.
Он скорее упал, чем спустился на землю, потому что не мог больше лететь, оперенье насквозь промокло; исхудавший, измотанный, он провалился сквозь встревоженные бурей ветви деревьев – крупней и многочисленней, чем он видел в Ка. Дарр был уверен, что врежется в одну из веток, они росли так густо – не пролетишь. Но каким-то чудом проскочил – правда, ни за одну не сумел уцепиться.
