Сова огляделась по сторонам, словно искала окончательный ответ, а затем сказала: Это возможно.
Да! – закричал Дарр Дубраули. Я знал, что так должно быть, и так и есть!
Это возможно, продолжала Сова. Поскольку ты был другом Смерти, я расскажу тебе, как это сделать.
Да, сказал Дарр. (Он был другом Смерти? Где? В какой земле? С кем?)
Чтобы это сделать, ты должен действовать точно так, как я скажу.
Так и сделаю.
Никто не делает, заметила Сова. Теперь слушай. Если она полетит с тобой, ты должен вернуться точно тем же путем, которым мы сюда попали. Ты не должен оглядываться на это место, на эту рощу, где нашел ее, – ни разу.
Да.
Она будет молчать, сказала Сова. Оставайся рядом с ней всю дорогу.
Да.
И еще, сказала Сова. Не пароваться. Ни в коем случае. Это понятно?
Ну, проговорил Дарр. Зима же.
Я еще раз повторю, сказала Сова. Не пароваться, пока вы не доберетесь до земли, где обитают живые, до твоей земли, оттуда ты прилетел. Там она снова станет тем, чем была прежде. Но если не исполнишь всего этого, она вернется, откуда прилетела, а ты больше никогда не сможешь попасть туда.
Дарр Дубраули промолчал.
Ночь приближается, сказала Сова. Лети.
Сказала ли она «да», когда Дарр Дубраули спросил ее в бледном свете следующей ночи, которая была днем? Он говорит, что сказала. Каково было ему лететь обратно над холодной белой пустошью, снова укрытой снегом? Он говорил, потчевал ее историями, она вроде бы слушала, но не отвечала, пока мир не начал снова становиться миром.
– Помнишь ту старую Сосну? – спросил он. – Ту, где в дупле пчелиный улей?
Да, вроде бы сказала она.
– Ветром ее повалило, – сказал Дарр Дубраули. – Разломилось ровно по дуплу. А Бон Боярышник? Помнишь ее?
Да, сказала она.
– Они с супругом свили на ней гнездо в том году. Говорила: «Всю весну будем есть пчелиных личинок». А потом как подул ветер! Ха-ха!
Да, сказала она.
Белая пустошь становилась землей, и На Вишня проявлялась четче, стала теплой. Они спали в настоящей ночи – Дарру Дубраули показалось, что он уже очень давно так не спал. Искали еду в талом снегу, и она ела то, что они нашли, трясла головой и глотала, как прежде, но не могла или не хотела говорить с ним на их общем языке.
А потом началась весна.
Они еще точно не были дома, но разве это не земля, старая добрая земля, а не безликое царство Смерти? Нет, нельзя так думать. Но ему становилось все труднее думать вообще. Так бывает любой весной, но эта весна – сильней всех прочих. Да и какой самец так тяжело боролся за самку, как Дарр за На Вишню? Некоторые Вороны думали: «Ну, весна – это весна, подруга – это подруга», но Дарр Дубраули знал, что бывают вёсны больше и важней всех прочих. В такие весны завоевывают новых подруг. И находят утраченных.
Она это чувствует?
Она сказала – да. Но Дарр не был уверен.
– Полетели дальше, – сказал он.
На следующий день он проснулся и почувствовал себя вдвое больше, чем вчера, вдвое сильнее, ярче, жестче. Ее милое равнодушие только раззадоривало его еще больше.
Они отправились за едой, шли бок о бок.
– На Вишня… – сказал он, подходя ближе, низко опустив голову.
Да, сказала она.
Бывают долгие танцы весенним утром, бывают и короткие, все Вороны это знают, но если уж начнешь, не остановишься. Дарр Дубраули мог думать «Нет! Нет!», но будто слышал это в словах другой Вороны, где-то очень далеко.
Она согласилась? Подыграла? Прижалась к земле и подняла хвост потому, что должна была, или потому, что он ее покрыл? Дарр сам не знает. Он даже не знает, была ли она там вообще на самом деле.
Да-и, – прошептал он и сзади поднял ее расправленный хвост. – Нда-и, дайя, на.
Нет, сказала она.
Черная тень метнулась в его помрачном глазу, тихий шорох крыльев – толком он ничего не увидел и не услышал. Ничего, рядом с ним ничего. Он закричал, повалился в пустоту впереди, с открытым клювом, словно выронил что-то тяжелое. Он смотрел на поклюв, на долгий путь, по которому добрался сюда. Что-то бежало, летело туда, а потом пропало.
Тихий голос сказал: Ворона.
Он подпрыгнул, развернулся. Перед ним беззвучно села Сова.
Я этого не сделал, сказал Дарр Дубраули. На самом-то деле. Только начал. Почти.
Ворона, проговорила Сова, тебе оставался лишь день лёта до дома.
Нет! – закричал Дарр Дубраули. Нет-нет. Я этого не сделал. Прости! Я этого не сделал, прости меня!
Я знала, что так будет, сказала Сова.
Нет! Позволь мне полететь за ней, вернуть ее. Я знаю туда дорогу.
Нет никакого «туда», Ворона. Ты глупец. Зря я тебе помогла.
Она взлетела с ужасным хлопаньем крыльев, занесла огромные когтистые лапы для удара. Глупая Ворона! – крикнула Сова. Дарр Дубраули увернулся, но длинный кривой коготь полоснул его по щеке. Он упал на землю и замер. Почуял дуновение ветра от пролетевшей птицы.
Помни! – услышал он голос Совы, которая уже улетела.
Долго он лежал неподвижно, не открывая глаз. Знал, что скоро придут падальщики, чтобы его съесть: он бы сам так поступил, если бы увидел, что птица лежит так, как он.
Он задумался, знала ли Сова, что так должно случиться. И до сих пор об этом думает. Размышляет об историях, о том, что если они вообще начинаются, то конец их уже предопределен и только одним способом они могут разрешиться; или это касается только историй, которые Смерть рассказывает в Имре о тамошних созданиях? Может, эти истории рассказывают так, чтобы живые понимали снова и снова, что они никогда ничего не смогут вернуть из этого царства.
Что ж, теперь он мог это рассказать сам себе. Самый везучий самец из живших на земле – и он никогда не мог сохранить то, что получал от жизни или смерти.
С подневной стороны шелохнулась трава: кто-то принюхивался. Дарр Дубраули не открывал глаз. Глупая Ворона. Лучше умереть. Может, мертвым он снова окажется с ней, даже если никогда об этом не узнает.
Он почувствовал рядом мохнатого зверя. Инстинкт оказался сильней решимости. Дарр подпрыгнул с криком и хлопаньем крыльев, и зверь убежал так быстро, что Дарр не успел его распознать.
Царапина, которую Смерть оставила на щеке Дарра, заросла, но оперенье на ней стало белым. Оно белое по сей день, и подозреваю, что останется белым навсегда. Со временем путешествие в Имр внутри Ка поблекло в его памяти; он рассказывает мне то, что сохранилось, и даже в этом не слишком уверен. Он думает, что должен помнить больше, – в частности, все его воспоминания о том путешествии лишены цвета.
