Это была заря золотого века.
Разумеется, Дарр Дубраули утверждает, что именно он первым вытащил из земли молодой кукурузный стебель, стряхнул листья и проглотил сладкое ядро. Что многолетние наблюдения еще со времен Вороньего клана Людей Длинных Домов принесли ему знание о том, что там прячется богатство.
Что ж, может, и так. Точно известно, что жившие там Люди ненавидели Ворон за разорение полей больше, чем любые другие Люди где и когда угодно. С появлением огромных кукурузных полей началась война между Воронами и Людьми, – война, растянувшаяся более чем на столетие, и кое-где до сих пор нет победителя.
В начале лета кукуруза поднимается высоко. Тогда она не столь интересна для Ворон: им трудно добраться до початков под толстыми листьями. Дарр Дубраули, его родичи и соседи по-прежнему прилетали на кукурузные поля и перекрикивались, потому что распаханная земля приносит личинок, Улиток и Мышей, а сильная Ворона может сорвать довольно покрова с початка, чтобы полакомиться или найти червячка; и каждый открытый початок сгниет под дождем. Иногда воронья перекличка приводила на поле фермера с ружьем, вопящих детей, жену со скомканным фартуком в руке. «Вот они!» – кричала одна из Ворон, и все взлетали, чтобы перебраться на другое поле, чуть дальше.
Ни Вороны, ни Люди не помнят, когда фермеры впервые попытались отпугивать птиц, расставляя на полях поддельных Людей, которые просто стояли и смотрели, покачиваясь на ветру, но не сходя с места. Дарр Дубраули рассказывает, как он стоял на страже и сразу бросил клич «Берегись! Берегись!», когда один такой возник, будто внезапно встал, – фигура с огромными глазами, как у переодетого призрака из шайки Волков. Этого хватило, чтобы бо́льшая часть Ворон убралась от него подальше, хотя самые смелые все равно вытягивали один-два ростка у него за спиной, а потом удирали. Но продлилось это недолго – не дольше одного-двух поколений Ворон: потом разница между человеком и парой перекрещенных палок с головой-тыквой в старой шляпе стала всем очевидна. Птенцам ее преподали, а они передали своим птенцам. «Посмотри ему в глаза, покричи в лицо, клюнь его в глаз. Видишь? Видишь?»
В конце концов эти фигуры начали веселить Ворон; хотя они не умеют различать большинство людских изображений Людей, эти настолько очевидны, что даже Воронам понятны, и у них чучела вызывают такой же смех, какой у Людей – удачный каламбур. Они по-прежнему любят поначалу изображать страх, а потом сидят на раскинутых руках и курлычут чучелу в лицо – да, Вороны курлычут от удивления и веселья: понаблюдайте за ними, и вы научитесь опознавать этот звук. Когда кукуруза всходила, фальшивых Людей поднимали повыше или оставляли стоять в тени желтых стеблей; в конце лета, когда фермеры с помощниками, женами и детьми выходили в поле, чтобы косить и скирдовать кукурузу, чучела падали среди стеблей и отбросов, теряя головы и руки. Только Дарр Дубраули видел в них истощенные скелеты из своей истории, кости брата Одноухого, оборванных Людей на земле во владениях клана На Вишни. Бывало, он полошился, неожиданно наткнувшись на такое чучело, словно оно могло подняться на тонких руках и посмотреть на него.
Какой бы ни была причина – окончательная вырубка лесов, умеренное потепление (если вправду оно было умеренным в этих засушливых районах, как утверждают оптимисты) или массовое распространение кукурузы, сорго и пшеницы, – Ворон в те годы стало неимоверно много. Фермеры видели, как десятки тысяч птиц слетаются на зимние ночевки, «затмевая небо», как они тучами взлетают с земли и опускаются на деревья, выполняя сложные воздушные пируэты, которым наблюдатели не могли найти объяснения (на самом деле Вороны просто распределялись по статусу, и чем больше было Ворон, тем больше времени на это уходило). Легко представить себе, что чувствовали Люди, – благоговейный страх, даже ужас: само сердце страны поразила черная напасть, и она разрасталась, как некротическое пятно. Ненависть и желание убивать Ворон охватили широкие равнины, которые Вороны считали своей вотчиной; один городок за другим назначал награды за каждую мертвую Ворону. Долгое время Вороны и не ведали, что против них ведется война, и, несмотря на сообразительность и осторожность, несмотря на всем известные истории о глупых Воронах и их бедах, они не смогли избежать людской ярости.
Самое странное – и это заметили как Люди, так и сами Вороны – заключалось в том, что, сколько Ворон ни приносили охотники, сколько ни травили ядом фермеры, сколько бы ни длилась война, Ворон меньше не становилось. Как будто их стало даже больше. Людям это казалось даже не странным – сверхъестественным, дьявольским.
Доктор Гергесгеймер, скорее всего, не предавался подобным рассуждениям – он не имел дела со сверхъестественным; он анатомировал трупы и не обнаружил и следа духа или души. Мертвая Ворона – это мертвая Ворона. В черном плаще и остроклювой шляпе он и сам походил на Ворону. Он размеренно охотился с утра до ночи в окружении своих учеников и поклонников и, зажав в зубах сигару, устилал землю черными телами подстреленных птиц. На закате он подходил к каждому трупику и переворачивал его сапогом, ища среди мертвых Ворону с белой полосой на щеке.
Супруги у Дарра Дубраули больше не было. Зато он близко сдружился с очень умной и сообразительной самкой, чьим супругом был сильный старый самец со спокойным характером. Одну весну и осень Дарр столько времени провел с ней, что ее супруг к нему привык, и Дарр Дубраули стал (единственный раз в жизни, насколько он помнит) Служителем. Звали ее Роет-Мох-Ест-Улитку, или коротко Улитка. (История о мхе и улитке, видимо, смешная, но я ее не понял, даже когда Дарр Дубраули мне объяснил.)
– Ты правда никогда ни с кем не сходился? – спросила она его, когда они только-только подружились.
– Да нет, но… – проговорил Дарр Дубраули. – Знаешь, как бывает.
Старинной формулы вежливости хватило, хоть Улитка и не могла понять, почему это – не для него. Но больше Дарр ничего не говорил. Со времени, когда он стал пастухом мертвых и ночной птицей, Дарр решил, что днем, в Ка, он будет совершенно обычной Вороной, насколько сможет.
Улитка была из тех (встречаются такие Вороны, да и Люди тоже), кто неуклонно исполняет ежедневные дела в строгом порядке и любит упорядоченную жизнь (если воронья жизнь вообще может быть упорядоченной), но в то же время их уравновешенность и такт придают этим занятиям достоинство и ценность. Улитка никогда не имела клада с сокровищами, какие собирают многие Вороны, – к тому времени Дарр Дубраули уже потерял их не меньше дюжины, чудные тайники с восхитительными вещицами, о которых он горюет по сей день; но для Улитки все, что она делала в положенный сезон, – кладка яиц, выкормленные птенцы, найденная еда, удачные перелеты (она была умелой летуньей, но никогда не задавалась перед другими) – заменяло любые клады. Как ни странно, Улитка напоминала ему слепую Анну Кун: ее сдержанные эмоции, открытое сердце, простоту обыденных занятий. Дарр Дубраули думал или надеялся, что сумеет научиться у нее этому и полностью вернется в Ка. Только этого он и хотел.
Весной он, как Служитель, должен был присматривать за ней и ее супругом, пока они паровались и вили гнездо, и Дарр вспоминал Служителя своей матери, который ворковал, будто Голубь, глядя на спаривание. Вспоминал Бродягу и тот весенний день с его матерью… но он уже стар, пора быть мудрым – так что он сидел на соседней ветке и только выкрикивал теплые слова поддержки и восхищения. Когда Улитка отложила яйца, Дарр помогал ее супругу (Дарр не помнит его имени, не помнит даже, было ли у него имя) кормить самку, которая целыми днями сидела на кладке. Он думал, что его подношения богаче, но ее флегматичный супруг не обращал на это внимания: просто клал свои находки ей в клюв и улетал за добавкой.
