Кевин Блюм расплакался. Тонко всхлипывая совсем по-девчоночьи. Бормотал что-то про бунт кентавров, про то, что видел фото ямы, в которую свалили больших и маленьких… Его утешили, как могли, Питер сбегал за стаканом воды в кухню. Встревоженной маме сказал, что Кеву приснился кошмар, волноваться не стоит.
Перед тем как разойтись, мальчишки спустились в сад. Ветер гнал по темной глади пруда опавшие листья. Пахло яблоками. В цветниках покачивали яркими тяжелыми шапками астры и георгины. Вдоль дорожек несли караул алые и сиреневые гладиолусы – словно мечи в богато инкрустированных ножнах. Кевин подошел к пруду, опустился на колени, положив рядом с собой конверт с пластинкой, и позвал Офелию. Та подплыла, улыбнулась широко, помахала рукой. Кевин ухватился рукой за прутья ограждения, склонился к самой воде и прошептал:
– Прости нас, пожалуйста.
Русалочка пошевелила ушами, скрылась под водой и вынырнула лицом к лицу с застывшим неподвижно мальчишкой. Медленно поднялась из воды и потерлась носом об его щеку. Питеру вдруг стало ужасно неуютно, и он отвернулся.
– Не ревнуй, – буркнул Йонас. – Тебя она больше любит, я знаю.
– Отвали, – отозвался Питер. – Ревность – для юных дур. Я просто смотрю на… на улицу.
За воротами завелся двигатель «Посейдона»: мистер Палмер обещал перегнать его в Ливерпуль, а обратно вернуться поездом. Кевин отпрянул от русалки, подхватил пластинку, бросил друзьям:
– Я не подведу! Питер, до встречи в школе! – и помчался к воротам, крича: – Мистер Палмер! Подождите меня! Подвезите меня до автобуса!
Мальчишки переглянулись, обменялись понимающими взглядами.
– Хоть он и истеричка, но башковитый малый, – произнес Йонас. – Я в нем уверен.
Офелия медленно кружилась в воде, прикрыв глаза. Сплетались, словно живые, длинные светлые волосы и тонкие ленты, как будто пели что-то без слов. Опавшие листья покачивались рядом с ней, как древние маленькие ладьи. Летела по ветру невесомая серебристая паутина. Вдалеке звенело колокольчиками бредущее на выпас стадо медлительных бело-рыжих коров. Последний день августа уверенно вступал в свои права.
Глава 38
Первую учебную неделю Питер прожил как на вулкане. Он постоянно ждал, что кто-то вызовет его с уроков и скажет, что у них дома случилась беда и он должен скорее мчаться в усадьбу. С отцом он старался не пересекаться, в школу ездил на велосипеде. По ночам ему снилось, как к воротам усадьбы подъезжает тряский шумный грузовик, из кабины высовывается Йонас и кричит: «Скорее! Мы не успеем!» Мальчишка принимается звать Офелию, а она боится, мечется, не дается в руки, оставляя в стиснутых кулаках лишь обрывки лент и длинные пряди волос. Питер бежит к воротам, но машины там больше нет, только стоит незнакомый мужчина в куртке со споротыми нашивками.
– Позови, пожалуйста, Йонаса Гертнера, – с вежливой улыбкой просит он, и Питер видит, что в руках у визитера мертвый пикси с ярко-рыжим хохолком.
Он просыпался в холодном поту, несся к столу и быстро-быстро рисовал Йонаса – живого, здорового, гоняющего футбольный мяч, сидящего на суку старой ивы, удящего рыбу, держащего в руках пакет полосатых леденцов, едущего на велосипеде, раскинув руки… Питер придумал себе ритуал: пока он рисует, что с человеком все хорошо, беда будет обходить его стороной.
Конечно, они виделись после уроков. Йонас исправно приходил помогать миссис Палмер в саду. Снимал с самых верхних веток тугие красные яблоки, обрезал отцветшие розы, вылавливал сачком опавшие листья из пруда. Офелия все еще боялась его, забивалась всякий раз к решетке у ручья позади усадьбы. Мальчишки по-прежнему спорили о футболе, гоняли на великах, пели песни, один раз покатались верхом на лошадях мистера Флаэрти. К теме освобождения русалки они не возвращались. Только Кевин пару раз спрашивал, есть ли какие новости по намеченному плану. Он передал Йонасу через Питера какие-то рисунки, сделанные цветными карандашами: толстые линии, на одни из которых указывала стрелка с подписью «перерезать», а на другие – «соединить». Питер предпочел не спрашивать, что это значит. Главным для него было то, что он видел Йонаса и Офелию каждый день. Мир продолжал вращаться, к вечеру Питер забывал обо всех своих страхах, но среди ночи его душили кошмары, и утро начиналось с тревожного ожидания: вдруг сегодня?
От волнений мальчишка потерял аппетит, похудел так, что это заметили даже одноклассники. Понеслись шуточки, что у Палмера, наверное, глисты. Питер, рассеянный сильнее обычного, обидных подколок просто не замечал. Зато замечал раздражающее внимание девчонок:
– Питер, видела тебя в журнале. Каково это – танцевать с русалкой? Питер, а кубок чемпиона тяжелый? А куда вы еще с ней теперь поедете? Палмер, а у тебя есть подружка? А ты любишь пироги с яблоками и сливой? Питер, у меня тут задачка не получается, ты не поможешь? Ой, Питер, какой у тебя велосипед классный! А прокатишь меня до перекрестка? Палмер, а расскажи про Бирмингем!
Питер отвечал односложно, злился, когда по десять раз задавались одни и те же вопросы. Девчонки смеялись по-доброму, кокетливо поправляли прически, то одна, то другая старались чем-нибудь Питера угостить. Мальчишки просили рисовать истории, наперебой сыпали идеями и сюжетами. Питер рисовал только то, что хотел сам. Очень редко теперь он хотел рисовать то, что просили. Он резко охладел к супергероям и сценкам из школьной жизни. Чаще рисовал высокие обрывы над рекой, темный сосновый лес и полускрытые деревьями фигуры то животных, то кого-то, отдаленно похожего на человека. Учительница английского увидела один из его рисунков, когда лист бумаги спланировал на пол, и забеспокоилась:
– Питер, что у тебя случилось? Дома все здоровы? Может, тебе захочется поговорить? Ты можешь на меня рассчитывать.
Качал головой. Нет, ничего не случилось. Нет, помощь не нужна. Нет, проблем с уроками тоже никаких. Спасибо, все хорошо.
«Никаких взрослых», – сказал Йонас, когда они с Питером посвящали Кевина в свои планы. Эта фраза и стала их девизом, их мантрой. Мальчишки полагали, что тем, кто считает деньги друзьями, доверять нельзя. Даже когда те говорят, что главное для них – семейное счастье, они лгут. Почему взрослые так много лгут, никто из трех друзей так и не мог объяснить. Кевин предположил, что с возрастом в мозгу что-то перестраивается, и он начинает неправильно работать.
– Слыхал про тимус? – спросил он Питера как-то на перемене, когда они листали очередной выпуск научного журнала, сидя в школьной библиотеке. – У детей он есть и работает. Вырабатывает этот… чтобы не болеть… А! Иммунитет!
– Нет, не слышал, – разглядывая проект новой солнечной батареи, отозвался Питер. – Но теперь знаю, что эта штука у меня есть.
– Так вот, знаешь, он у взрослых атрофируется. Сам себя переваривает и исчезает. Вообще. Вот я и подумал: если тимус исчезает, может, что-то новое появляется? И это новое не позволяет взрослым правильно оценивать мир, поступки и события. Как будто очки с цветными стеклами. Надел такие – и мир видишь в ином цвете. Как тебе такая версия?
