– Похоже на правду. Потому…
– Никаких взрослых! – гордо закончил за него Кевин.
По возвращении домой Питер поделился идеей Кева с Йонасом. Тот внимательно выслушал, вытащил из зарослей розовых и белых гортензий Лу, отобрал у него свой носовой платок и спросил у пикси:
– Ты веришь, что я вырасту и стану тупым, жадным взрослым?
Лу вякнул что-то сердитое, комично развел лапками в стороны. Йонас отряхнул налипшие на колени комочки земли, вытер предплечьем пот со лба.
– Ах-ха, Пит, Лу со мной согласен. Дело не в каких-то там ваших тимусах или том, что там вместо него отрастает. Дело в памяти и совести. Если у тебя есть и то, и другое – ты не станешь лживой сволочью. А если с чем-то проблемы – все, ты этот, который без тимуса. Все предельно просто.
Ветер качал отцветающими головками гортензий, лез под школьную рубаху сентябрьским холодком. Питер слушал Йонаса, но думал о том, что память и совесть – это слишком мало для того, чтобы оставаться честным и порядочным. И что меньше всего на свете он хотел бы, чтобы от Йонаса и Офелии ему осталась память. Сердце эгоистично требовало видеть их каждый день. Иметь возможность поговорить, прикоснуться, ответить на дружеские улыбки.
«Может, ничего не получится? Йон не придумает, где взять машину, и они с Офелией останутся со мной?» – осторожно надеялся Питер, понимая, что так будет лучше только ему.
И, словно прочтя его мысли, Йонас внимательно посмотрел на друга и серьезно произнес:
– С совестью нельзя договариваться. Когда появляются «если» и «может быть», ты начинаешь терять себя в сомнениях. Если что-то решил – не сомневайся.
– Давай решим пообедать? – предложил Питер. – А то как-то мне грустно. Видимо потому, что я голодный.
Услышав любимые слова «пообедать» и «голодный», Лу оживился, взлетел, сделал в воздухе пируэт, трепеща крыльями, и хищно щелкнул зубами.
– Ну да, и тебе пожрать добудем, – усмехнулся Йонас. – Забирайся в карман и сиди тихо.
В кухне мама напоила их чаем с бутербродами, поставила перед ними на стол блюдо с крепкими душистыми яблоками и сливами. Мальчишки мигом набили карманы вкусным и разбежались по делам: Питер – переодеваться, Йонас – перекапывать грядку с пожухшими пряными травами. Через два часа договорились встретиться у пруда, а если пойдет дождь – в нижней гостиной.
Офелия не любила холодные дожди. Старалась спрятаться в гроты, могла не показываться целый день, если небо роняло слезы и дул холодный ветер. В ясные дни она всплывала к поверхности и грелась, лежа на воде вверх лицом и раскинув изящные белокожие руки. Питер смотрел на нее, и его мир наполнял покой. А когда русалочки подолгу не было, в душе разрасталась тревога. Питер знал, что волнуется понапрасну, что дождь закончится и Офелия приплывет в прогретые солнцем верхние слои воды, но ничего не мог с собой поделать. При встрече они соприкасались ладонями, переплетая пальцы – еще один ритуал, доказательство самому себе, что русалочка здесь, что все хорошо.
Миссис Донован больше не появлялась в усадьбе Палмеров, отец забросил занятия с Офелией и приходил лишь покормить ее, у Агаты в классе появился симпатичный новенький, и она часами обсуждала его по телефону с подругами. Общаться с Офелией приходил только Питер. Изредка у пруда прогуливалась миссис Палмер с собаками и выходил покурить на скамейке Ларри, но они Офелию вниманием не баловали. От бишонов русалочке и то было больше радости: они обожали притащить мячик, бросить его в воду и лаем требовать кинуть игрушку обратно. Так Офелия и коротала время, пока Питер был в школе: или играла с собаками, или пережидала дождь в гротах, или покачивалась в воде вверх-вниз, глядя вдаль сквозь решетку у ручья. Все реже русалка расправляла ушки, которые приобрели яркую розовую окантовку, все грустнее становился ее взгляд и спокойнее игры. Иногда, когда Питер приходил к пруду, она просто плавала вблизи мальчишки, не интересуясь ни кубиками с буквами, ни новой книжкой. Лишь по-прежнему с удовольствием возилась с деревянной лошадкой и старенькими куклами Агаты и подставляла ладони и макушку под прикосновения друга. Визиты Йонаса и Лу тоже отвлекали ее ненадолго. С пикси они легко находили общий язык, общались о чем-то: пикси – скрытый лопухами на берегу, Офелия рядом с ним, в воде.
Питер подолгу смотрел в угольную черноту грустных глаз русалки и спрашивал:
– Ты чувствуешь то же, что и я? Я заставляю тебя грустить и волноваться?
Она прислушивалась к интонациям и знакомым словам, пыталась утешить его, как умела. Но легче Питеру не становилось.
Так прошла первая учебная неделя сентября. А в пятницу Питер впервые подрался в школе. Они с Кевином сидели в столовой, Кев уплетал пончик с какао, Питер спешно доделывал задание по английскому, которое не сделал накануне дома: просто заснул за столом на раскрытой тетради.
– Банда Дюка, – глядя в стол перед собой, прошептал вдруг Кевин. – Сюда идут.
Дюк Уимзи за лето вытянулся, плечи его развернулись, превратив одноклассника Питера в молодого громилу. Девчонки шушукались, что Уимзи тягает штангу и участвует в подростковых подпольных боях, где зарабатывает неплохие деньги. Выдумывали, скорее всего, но выглядел Дюк действительно внушительно. Пересекаться с ним где-то, кроме класса, не хотелось. Но вот пришлось.
– Не, вы поглядите! – Дюк встал напротив Питера и Кевина, широко расставив ноги и скрестив руки на груди. – Когда еще так близко увидишь читающую свинью! Еще и с евреем рядом. Э, Блюм, а оно вообще кошерно? Тебе папа позволяет общаться со свиньями?
Свита Уимзи захихикала. Питер и Кевин молча насупились и продолжали каждый заниматься своим делом.
– Папенькин поросеночек, – засюсюкал Дюк, присаживаясь за стол напротив мальчишек. – Что-то папочка тебя больше на машине не забирает после уроков. Видимо, сильно воняешь.
Питер сосредоточенно писал задание в тетрадке, стиснув ручку так, что побелели пальцы. Кевин жевал пончик с таким видом, словно ел не мягкую выпечку, а грыз кость. Уимзи переключился на него:
– Блюм, а кто у тебя в роду баран? Или овца? Тебя раз в году бреют налысо, да? Или ты как девка – накручиваешься на бигуди? А по дому ходишь в розовых тапках с клоунскими помпонами? За мамой донашиваешь?
Под глумливый гогот Кевин поднял на грозу средней школы равнодушный взгляд. Прожевал кусок пончика, сглотнул. Хотел что-то сказать, но Уимзи перегнулся через стол и заорал ему в лицо:
– Бе-е-е!!! Папенькин свиненок и маменькин барашек!
Питер даже не успел ничего сделать: кудрявый щуплый Кевин молниеносно выбросил вперед правый кулак, и Дюк с грохотом опрокинулся на пол вместе со стулом.
– А-а-а-а! – басовито взревел Уимзи, размазывая по лицу кровь из свернутого на сторону носа.
В столовой поднялся шум, завизжали девчонки. Кто-то из четверки Уимзи (кажется, Шон Синглтон) опрокинул стакан с недопитым какао на раскрытый учебник и ухватил Кевина за ворот школьного жилета. Еще двое повалили на стол Питера. Ему захотелось заорать, позвать на помощь учителей, но в памяти всплыл девиз их маленькой компании.
