– Какой цинизм! – ухмыльнулся Троллингер.
– Видели бы вы, с каким выражением на прекрасном личике она повернулась к своему сообщнику, когда выяснилось, что их план сорвался. Ничего человеческого! Никогда этого не забуду. Не забуду и его лица. Он думал, что Люсет любит его. Он считал ее неземным созданием, и как жестоко ошибся. А вот другую женщину, свою жену, Говард Мартинели знал досконально. Он с легкостью вычислил ее в высшей степени спокойную реакцию на известие о его болезни и смерти. Так или иначе, она догадывалась, что мужу нет никакого дела до ее чувств и представлений о приличиях, и расценила эту его историю, как хорошо продуманное оскорбление. Когда я впервые увидел госпожу Мартинели, она выглядела рассерженной, но ничему не удивлялась. Говард знал, что она заинтересуется только денежной стороной вопроса и, конечно, не станет терять время на осмотр тела. Более того, и не подумает пойти на похороны.
– Почему же он оставил ей так много?
– Он написал это завещание очень давно, сразу после свадьбы, ну, и до появления Люсет Дион ему и в самом деле некому было оставить деньги. А шесть лет назад, когда на горизонте Мартинели замаячила эта бедная сиротка, его личный капитал увеличился в несколько раз. Чистенькое старое завещание не вызовет подозрений, и госпожа Мартинели вполне удовлетворится этим документом.
– Полагаю, в банк представляться ходил все же Бартон Мартинели, а Говард находился поблизости, чтобы подписывать чеки.
– И документы. Кстати, в самом банке никто ничего не подписывал, а когда двадцать первого после обеда приехал Фелбер с остатком счета – у Бартона в блокноте уже лежал заготовленный чек с подписью Говарда на точную сумму. Все сошлось, и никто не задавал лишних вопросов.
Троллингер хитро взглянул на Графа и сказал:
– А госпожа Дион многое вам рассказала…
– Она скажет еще больше, лишь бы избежать суда по обвинению в мошенничестве. Если бы госпоже Мартинели могла, она сварила бы заживо эту барышню в кипящем масле, но нельзя. Теперь Люсет – государственный свидетель.
– Бартон Мартинели не знал о ее существовании?
– Подозрения у него возникли, но позже, когда он немножко изучил своего двоюродного брата Говарда и мотивы его поведения. «Ищите женщину». Наверняка, Люсет Дион упоминалась в разговорах – возможно, без имени, но сам факт ее существования был бесспорен. Да и мог ли одержимый страстью Мартинели ни разу не вспомнить о ней?
– Странно, что госпожа Мартинели ничего не подозревала.
– У Люсет Дион было множество поклонников. Послушали бы вы, как она говорила о своем бедном дорогом дяде Говарде! Совершенно чужом человеке, ведь он даже не был ей приемным отцом. Руководствуясь старым советом из томика Шекспира, я искал женщину, и Люсет привлекла мое внимание. Она в совершенно неподходящей ситуации решила порвать со своим прошлым, объясняя это любовной страстью. Но при этом очень неубедительно сыграла в сцене «Воссоединение влюбленных». А вот бедный Балли был полон восторга от встречи.
Троллингер печально улыбнулся.
– Вы умеете наблюдать гораздо лучше меня. Конечно, мне пришло в голову, что Шмид и Мартинели прячутся от закона: растрата, мелкое воровство или мошенничество – что-нибудь в этом роде. Больной, правда, не очень-то походил на жулика, но и я не считал себя обманщиком, пока не взял две тысячи франков, не задавая лишних вопросов. Когда Шмид пришел ко мне вечером двадцать восьмого числа – с остатком моего гонорара, – я почувствовал себя обязанным сказать ему, что наводились справки. Я назвал ему имя Лидии Шафер и ваше имя, дал ее адрес и сообщил, что вы собираетесь пойти в бюро Галлера. Мне как раз недавно позвонили из больницы – господин Вонгунтен, ночной дежурный врач, заинтересовался вашими расспросами. Тогда я подумал, что человек, известный мне как Шмид, должен быть потрясен последними новостями – его хозяин был одинок, а тут столько народу. Он впервые услышал о Лидии Шафер. Это имя его словно громом поразило, но я сумел подметить только выражение умеренного любопытства на худом загорелом лице ночного посетителя. Правда состоит в том, что мысль о моей собственной продажности – и о том, что этот человек знает это – была настолько мне отвратительна, что я старался даже не глядеть на него. Я направил его прямо к той девушке. Я приговорил ее к смерти. А после молчал. Уверяю вас, я провел много времени, убеждая себя, что газеты правы – это был вооруженный грабеж.
– Вы могли лишь подозревать, что тут что-то не так. Ну а если следовать фактам – Мартинели без труда догнал нас возле бюро Галлер, не торопясь выяснил – к собственному удовольствию, – что именно мы его добыча. Он видел Лидию в Шпице. Убийца последовал за нами в аптеку-кафе. Затем мы разделились: я направился в центр города, а Лидия к себе. Но, конечно, убийца стал преследовать девушку: кто знает, что наговорил ей Бартон Мартинели и чем она собиралась поделиться со мной? Возможно, они ехали через весь город в одном и том же трамвае. И не имеет значения, видела ли она его. Она так мечтала получить любое известие от Говарда Мартинели! Но, скорее всего, госпожа Шафер не сумела рассмотреть своего убийцу. Она открывала дверь, и ей нанесли удар сзади… Потом настала моя очередь. Но убийство не удалось.
После длинной паузы вновь заговорил Троллингер:
– А самое отвратительное то, что я хотел заполучить две тысячи франков для пропащей души в доме Валпа больше, чем узнать правду о смерти госпожи Шафер. Когда вы ушли, я немедленно умчался в лечебницу и положил деньги в ее сумочку. Знаете, почему она так цеплялась за нее? Именно туда она прятала от персонала украденные в магазине вещи. В больнице работают очень порядочные люди, а госпожу Лихтенвальтер я знаю очень давно. Если бы со мной что-нибудь случилось, она потратила бы эти две тысячи на мою бедную жену. Ну, – Троллингер тяжело поднялся с кресла, – я всегда знал, что ничего хорошего не выйдет из этого дела. Когда вы зашли ко мне тем вечером, я уже знал, что со мной все кончено, – и не спрашивайте меня, почему. Нечистая совесть? Просто меня пробрало до мозга костей. Я врач, поставил точный диагноз и правильно лечил Бартона Мартинели – все остальное, в том числе и частная жизнь пациента, меня не касалось. Но я взял в двадцать раз больше своего гонорара и отрабатывал эту сумму: помалкивал сам и оберегал больного от любых контактов с внешним миром. И даже убийство Шафер не заставило меня явиться в полицию. Боюсь, что и в суде мне придется излагать скорбную повесть о своих сомнениях, но только не в качестве свидетеля: адвокат Мартинели скажет, что я участвовал в этой афере… Мне конец, и я заслужил это.
Граф не стал вставать. Он внимательно посмотрел в лицо собеседнику и просто сказал:
– Не отчаивайтесь, доктор.
– В самом деле? Но вам не удасться спасти меня, – проговорил Троллингер с горькой улыбкой. – Возможно, вы посчитаете свой долг выполненным, засадив Говарда Мартинели в тюрьму? Может, и госпожа Шафер вполне удовлетворилась бы этим?
– Будь Лидия мстительной натурой, она была бы удовлетворена, увидев, как изменилось лицо Мартинели, когда разъяренная маленькая фурия, перегнувшись через стол в Шпицхорне, завопила на него. А ведь он стал убийцей из-за нее. Пережитое госпожой Дион потрясение привело к временному помрачению рассудка, а я этого и добивался. Я позволил им безмятежно спуститься к обеду, расслабиться в обществе друг друга, а затем выплеснул на ее пустую голову целое море шокирующей информации… и барышня сломалась и дала показания против своего сообщника. Правда, все эти события довели до помешательства и Мартинели. Он хотел застрелить ее, а потом себя. Когда же мы его обезоружили, он превратился в живой труп – не возражал, не сопротивлялся – выполнял наши приказы. И ни разу не взглянул на нее.
