– Есть ли какая-нибудь надежда на улучшение состояния молодого Одемара? Дальнейшего развития его мозга, скажем так? И что обещают специалисты?
– Он не встречался с ними после возвращения в Берн. Анна не хочет. Ей кажется, что общение с незнакомцами приводит Леона в ужас, и ему требуется длительное время, чтобы привыкнуть к новому человеку и понять, чего от него хотят. Виборг отошел от дел, и, конечно, Леон его не помнит. Мальчик и со мной был очень робок поначалу, но теперь мы большие друзья.
Граф нацарапал «дело двигается» на конверте, смял его, подошел к столу и бросил свое послание в корзину. Затем взял второй, надписал его и аккуратно положил в бумажник.
– Вы довольно расточительны с хорошей бумагой, молодой человек. – Терли захлопнул свой саквояж.
– Проклятая рассеянность. Все время забываю, что надо экономить. Как отнесся Леон к сегодняшней трагедии, доктор?
Терли, направляясь к двери, остановился на полпути.
– Мальчик ничего не знает об этом. Он спросит о Матиасе раз или два, а потом забудет его. А теперь мне пора. Надеюсь, мы увидимся снова в более веселой обстановке.
Он улыбнулся и исчез в коридоре. Граф подумал, что такой доктор способен скрасить почти любую ситуацию.
«Семейный врач должен быть жизнерадостным, – размышлял он. – Уметь наращивать новую кожу… А иначе они станут бесполезны – они призваны облегчать страдания, а не просто сопереживать».
Граф выключил свет и вышел в коридор: темно и тихо, лишь одна затененная лампочка озаряла участок потолка, а дальние углы тонули во мраке. Лампа Психеи не горела, и только венок виднелся в арочной нише. Когда Граф дошел до площадки, где находилась эта ниша, слабый звук заставил его обернуться: дверь спальни Леона открылась, и молодой человек вышел наружу. Он был в рубашке с закатанными рукавами и расстегнутым воротом, с гребнем в руке – очевидно, шел в ванную.
Заметив Графа, он остановился. В полутьме Леон казался огромным и страшным: гигантская шагающая кукла с застывшей улыбкой, начиненная каким-то таинственным механизмом.
Спустя тысячи минут молчания парень спросил:
– Вы теперь живете здесь?
– Очень разумный вопрос! Нет.
– Тогда приходите снова поскорее.
– Благодарю, я приду.
Граф отправился вниз, раздумывая, как бы он отреагировал, если бы одна из этих больших рук коснулась его сзади между лопаток.
Порывшись в шкафу под лестницей, он нашел свои шляпу и пальто и вышел в вестибюль – навстречу ему откуда-то из темноты шагнул Йост Карсон.
– Господин Граф, вы уходите?
– Да, наконец.
– Но сейчас всего половина десятого.
– А я-то подумал, что уже наступило послезавтра.
– Устали? Я тоже. Но если бы вы уделили мне несколько минут…
Карсон выглядел не просто усталым. Он казался измученным и истощенным. Граф подумал, что напряжение тяжелого дня поставило бывшего журналиста на грань нервного срыва, и, обреченно кивнув, сказал:
– Столько минут, сколько вам понадобится.
– Мне не хотелось бы кого-нибудь разбудить. Не спуститься ли нам в биллиардную?
Они вместе вышли на улицу и направились к калитке в изгороди; Карсон открыл ее своим ключом, затем, когда они вошли в мощеный дворик, снова закрыл. Справа чернели голые деревья и кусты, а за ними простиралось снежное поле. Скоро здесь зазеленеет свежая трава. Карсон открыл дверь кухни, и они вошли в небольшую прихожую, за ней начинался коридорчик с двумя дверями – справа и слева. Карсон открыл правую и повернул выключатель.
В большой комнате находились биллиардный стол, стол для пинг-понга, два столика для бриджа и несколько стульев. Вдоль южной и западной стен тянулись диваны, напротив длинного окна у восточной стены располагался камин.
– Здесь холодно! Может, стоит затопить?
– Не нужно, я останусь в пальто.
– Хорошо.
Не снимая верхней одежды, они уселись на диван возле двери, шляпы положили на кожаную спинку и с удовольствием откинулись на нее – двое усталых мужчин в холодной комнате.
– Приятное место, – протянул Граф. – В жаркую погоду здесь должно быть особенно хорошо, снаружи сад.
– Да. Матиасу Олдемару оно очень нравилось. Он словно живой стоит перед моими глазами: загоняет в лузы шары, заканчивая партию, помахивает ракеткой… Он хорошо играл. В пинг-понг обставлял всех. Он мне нравился, хотя и не очень хорошо думал о нас.
– О ком – «о нас»?
– Других, не Одемарах.
– Не может быть!
– Я не осуждаю его. Мы действительно заполонили весь дом. Но Анна Одемар, кажется, здорово переживала. Знаете, он думал о вас и ваших книгах, говорил о вас вчера – после того, как мы узнали, что вы к нам придете, – и сегодня за обедом. Господин Граф, он просил вас вернуться сюда сегодня вечером?
Граф закурил сигарету.
– Что заставляет вас так думать?
Карсон подвинул ногой напольную пепельницу ближе к Графу и пояснил:
– Вряд ли вы оказались здесь случайно. У Матиаса была возможность поговорить с вами наедине – днем, когда он провожал вас.
– Но и господин Фридрих Одемар разговаривал со мной наедине.
– Он не стал бы действовать подобным образом.
– Но зачем же господину Матиасу Олдемару понадобилось приглашать меня?
Карсон достал сигареты, открыв пачку, долго рассматривал их и, наконец, выбрав одну, сказал:
– Мне очень сложно определить свое нынешнее положение. Мне хотелось бы обсудить ситуацию, и, в зависимости от результатов, я дам вам ответ. Хильда Гаст знала моих родителей, она нашла мне – в тот момент совершенно беспомощному – эту работу. Но платит мне госпожа Одемар, Леон – мой подопечный, если, я полагаю, вы можете его так назвать. И я пользуюсь гостеприимством Фридриха Одемара. А Фридрих Одемар обращается со мной с поистине королевским благородством.
– И я должен сказать, по отношению к кому вы обязаны соблюдать лояльность? – Граф повернул голову, чтобы посмотреть на молодого человека.
Карсон, однако, не ответил на этот взгляд; уставившись в одну точку, он продолжил свой монолог:
– Я не сказал бы ни слова ни вам, ни кому-либо еще, если бы не личный мотив – это Хильда Гаст. У меня нет ни единого атома доказательств своих, может, и безумных, предположений. Я надеюсь, вы в состоянии дать мне совет и затем позабыть о нашем разговоре… Все мои утверждения основаны на догадках, на случайных намеках – больше ничего у меня нет.
– Вы можете довериться моему благоразумию.
Карсон посмотрел на Графа – безумный блеск его ввалившихся глаз наводил на мысль о приступе лихорадки. Не отводя взгляд, молодой человек резко сказал:
