Граф положил трубку. Если его и могло что-нибудь удивить, так это сверхчеловеческое поведение Эмилии: после его предупреждения она собралась с силами и приняла потрясающую новость с вежливой симпатией – Одемар вряд ли мог ожидать подобной реакции от совершенно незнакомого человека. Граф и в самом деле не знал, как девушка справилась со своим любопытством.
Колокольчик входной двери мелодично звякнул два раза. Одемар повернулся к невестке.
– Анна, моя бедная Анна, они здесь. Еще несколько минут, и вы будете под опекой Терли и в постели. Вам следовало бы лечь немедленно, но… Вы замечательно держитесь…
Госпожа Одемар открыла глаза.
– Я не покину Леона; я хочу знать, что они собираются делать.
– Не бойтесь. Мы останемся здесь: и я, и господин Граф, а еще подойдет доктор Терли… Мы заставим их понять…
– Хорошо. Я буду рада, если господин Граф задержится у нас. – Она помолчала минутку и грустно добавила: – Они все равно отправят Леона в больницу. Я готова к этому.
– Тогда вам вообще нечего беспокоиться.
Леон повернулся и спокойно сказал:
– Мне нравится больница.
Граф неторопливо направился к двери и открыл ее. В коридоре маячили люди в форме, но первым в комнату вошел Нидербергер, и выражение его лица было неописуемым.
Глава 17
Почему бы не быть откровенным?
Цвет глаз лейтенанта Нидербергера наводил на мысль о бескрайней ледяной пустыне и пронизывающем ветре – в них не было ни капли тепла. Такой оттенок считался очень модным – ткани с названием «голубая вершина» лежали почти в каждом магазине. Впрочем, обладатель столь притягательных глаз, объявившись в гостиной Одемаров вскоре после шести, вел себя очень мило и даже дружелюбно. Он позволил Графу и Олдемару описать сцену, представшую перед ними, когда они появились в спальне, и, выслушав рассказанную Анной Одемар трагическую историю, удостоил ее комплимента за неслыханное мужество, с которым она дождалась прибытия полиции. Затем он заверил бедную женщину, что ее сына никто не считает преступником, а скорее – инвалидом, и позволил Терли, который стоял, покуривая, рядом, позвать сиделку – которую, кстати, доктор распорядился привезти из больницы на собственной машине, – и доставить пострадавшую в постель. Но ни дипломированная сестра, ни Терли, ни Фридрих Одемар не могли заставить госпожу Одемар принять снотворное, пока ей не стала известна дальнейшая судьба Леона.
Самого Леона, смущенного, тихого и послушного, отвели в его собственную комнату под надзор полицейского в штатском. Вернувшийся домой Карсон, который узнал кошмарные новости в половине седьмого, немедленно взлетел наверх и начал колотить в дверь. Он настойчиво требовал допустить его к подопечному и в конце концов добился разрешения увидеть его. Не обнаружив на запястьях Леона наручников или каких-либо иных признаков полицейского принуждения, Карсон несколько успокоился и согласился ответить на вопросы лейтенанта.
Тело Эммы Гаст унесли. Бледные перепуганные слуги свернули ковер, лежавший у камина, вынули подушки из кресла Анны Одемар и вместе с шелковым халатом, который Граф использовал в качестве покрова для тела госпожи Гаст, подготовили для отправки в чистку. Карсон, с участием полиции, как мог, отбивался от прессы. Толпа шумела возле дома. Вызвали комиссара полиции и помощника районного прокурора, но те, увидев, как доверительно Фридрих Одемар беседует с Нидербергером, поспешили удалиться. К половине восьмого в доме все стихло, и лейтенант, подбодренный чашкой кофе, нашел время для приватной беседы в дальней гостиной.
Фридрих Одерман и Беата сидели рядом на небольшом диванчике справа от камина. Подавленный Карсон замер в ужасно неудобной позе – опираясь локтями в каминную полку, он наклонил голову и смотрел на всех через плечо. Граф, стараясь не привлекать к себе внимания, отступил и, облокотившись о зеркальную крышку «Штейнвега», обратился в слух. Нидербергер остался возле двери.
– Я только хочу повторить свое заявление в присутствии господина Одемара, – горячо начал Карсон. – Я уже говорил вам, лейтенант, и повторю – это моя ошибка.
Одемар с удивлением посмотрел на него.
– Ваша, мой мальчик?
– Да… В свое время я купил ему игрушечный пистолет и показал, как нажимать на курок. Вы понимаете? Не случись этого, он не знал бы, как убить эту женщину. Он мог бы только отобрать у нее оружие. Он имитировал ее действия, но без моих дурацких объяснений не смог бы понять их смысл. Ему бы не удалось застрелить ее, даже прижав оружие к ее лбу.
– Мы должны выслушать это снова? – с вызовом спросила Беата. Карсон выпрямился, словно сжатая пружина, и сурово взглянул на нее.
– Я думаю о Леоне, госпожа Одемар, – резко ответил он. – Его будущее для меня имеет большее значение, чем чувства некоторых людей.
Фридрих Одемар холодно обронил:
– Карсон.
– Я знаю, что веду себя дерзко, но, может, для Леона все обернется иначе, если полиция поймет, что насилие ему глубоко чуждо. Парень не причинял людям зла прежде и, очень вероятно, не причинит и в будущем. Он не агрессивен. Нас, нормальных людей, за аналогичный поступок могли бы наградить медалью или хотя бы похвалить, но из-за того, что у Леона разум ребенка, он должен отвечать за свои действия, как взрослый злонамеренный человек.
В глазах Нидербергера мелькнуло понимание. Он развел руками.
– Отчасти вы правы. Но беда в том – и, позвольте заметить, доктор Терли согласен со мной, – Леон Одемар доказал, что в состоянии совершить акт насилия. Это, на мой взгляд, независимо от побудительных причин, достаточно хорошо доказывает: Леон потенциально опасен, а потому нуждается в особом внимании. Я сам склоняюсь в подобных случаях к содержанию в специальных учреждениях. Мне кажется, лучше и для пациента, и для родственников. Правда, я боюсь, что госпожа Одемар будет всячески сопротивляться этому, но, надеюсь, нам удастся ее убедить. Конечно, если семья поддержит ее…
Беата дернула плечиком.
– Из семьи остался только мой отец.
Фридрих Одемар ссутулился и поднес руку к глазам. Его голос прозвучал глухо и безжизненно.
– Я понимаю точку зрения Карсона.
– Отец… – Беата повернулась, стараясь заглянуть ему в лицо.
– Да, моя дорогая?
– Тетя Анна ничего не говорила о гравюре с видом Витчерхиира, не так ли?
Он опустил руку и с удивлением посмотрел на дочь.
– О виде Витчерхиира?
– Вряд ли это сделала Эмма Гаст?
– Сделала… что?
– Вырвала ее.
– Эмма Гаст? Зачем ей вырывать картинку?
– Причин и в самом деле нет. Кузен Матиас и я думали, что это сделал Леон.
