– То есть Дэн не сожитель, а сын, а Стасик не сын, а кот? Просто кот? – Яростный присвист откуда-то с верхней площадки заставил меня вздрогнуть и испуганно прижать к себе утробно заворчавшего хвостатого, мохнатого, полосатого ребенка.
– Этот просто кот, между прочим, тоже может добавить парочку боевых шрамов на вашу смазливую, как справедливо заметил мой отпрыск, рожу, – огрызнулась я на шефа, спускающегося с верхнего этажа и надвигающегося на меня с неотвратимостью двадцатиэтажного цунами.
– Хм, смазливую? Ты тоже так считаешь? То есть я тебе нравлюсь? – широкая ухмылка вдруг озарила мрачное лицо, разом погасив желание сказать «Стасик, ату его!» и выдавив вместо этого неубедительное:
– Кто? Ты? Нравишься? Можно подумать!
Именно в этот момент ничем не скрепленная прядь волос упала на глаза, заставив на автомате глупо пофыкать на нее и придав мне классический вид истерикующей девчонки.
Макс сверкнул еще одной сногсшибательной белозубой улыбкой и совершенно неожиданно рассмеялся в полный голос.
– Господи ты боже мой, какая же ты все-таки…
– Какая? – воинственно пфыкая на дурацкие патлы, уточнила я.
– Совсем девчонка еще. – И этот самоубийца потянул ко мне лапы. Ко мне! Когда на руках у меня Стасик! Ой, дура-а-ак…
– Не на… – попыталась вскрикнуть я, отчаянно выпрашивая у всех богов шанс на целостность глазных яблок потенциально бывшего шефа в ближайшие секунды. Не, по статье-то ради бога – пусть увольняют. Но за прогул. А не за членовредительство при помощи натасканных на убийство домашних животных, спущенных с поводка без намордника.
– Honorable Sir, would you possibly be so kind to let me kiss your Mum? (Достопочтимый сэр, не будете ли вы столь любезны позволить мне поцеловать вашу матушку?) – пророкотало над ухом, и мои руки внезапно подскочили в воздух, волшебным образом избавленные от тяжести двенадцатикилограммового мэйн-куна.
– Стасик, предатель! – ошарашенно проследила я глазами, как со всеми возможными почестями извлеченное из маминых объятий наводящее на всех наших редких гостей ужас и священный трепет живое воплощение Махеса было столь же вежливо опущено на пол. И это не все! В присутствии явного нарушителя незыблемых границ нашего неприступного двухкомнатного государства наш пуп земли, наш самый главный телохранитель, наш яростный мужененавистник, не позволявший ни одной особи мужского пола прикасаться ко мне в его присутствии, наш Стасик принялся невозмутимо вылизываться! В то время как его доверенного казначея и главного повара, сиделку, камердинера, горничную, гувернантку и любимую мамочку в одном лице пытался бесцеремонным образом облапать какой-то иноземный, мать его, захватчик!
– Не на… – Женская гордость повторила попытку яростного сопротивления. Но бабское тело – либерал проклятый, вечные беды от этих всепростителей – громко воспротивилось гордости и про себя часто-часто закивало:
– На… на… надо-о-ох, как хорошо-о-о…
Макс убил остатки расстояния между нами, нависнув надо мной с абсолютной неотвратимостью, и я вжалась враз вспотевшей спиной в холодную стену, мгновенно ощутив, насколько же я голая под тонюсенькой тканью сорочки и почти не существующим халатом. Выставила перед собой трясущуюся и лишенную силы руку, упершись в его твердую грудь прямо над сердцем, и тем самым сделала в сто раз хуже себе. Сквозь мою ладонь с каждым ритмичным ударом напрямую в кровоток тугими толчками полился жар, от которого на лбу и над верхней губой моментально выступила испарина, зато во рту высохло. Макс наклонялся к моему лицу, кажется, вечность, пока я, оцепенев, просто смотрела на это неизбежное приближение, а в разуме вяло и все неотчетливее всплывали доводы, почему это все отвратительная идея и что ведь он меня раздражал… нет, я даже его ненавидела, вот только что буквально желала не видеть никогда больше, ни по какой причине, а сейчас задерживаю дыхание в мучительном предвкушении. Но это не помогает нисколько избавиться от необходимости вдыхать его запах. Господи, да как же умопомрачительно он пахнет! Безумием, с которым у меня не было сил бороться ни тогда, ни сейчас. Хотеть его плохо, нельзя, но как же не хотеть?
– Макс, хватит! – промямлила, когда дистанции почти совсем не осталось и его рваные выдохи стали моими прерывистыми вдохами.
– Поцелуй. Один, – хрипло пробормотал Макс. – Такая мелочь, а ты большая девочка и справишься с нею.
Не справлюсь, нет-нет-нет, ни за что не справлюсь, заныло подсознание, не стану и пытаться справляться. Гулко сглотнув, борясь с засухой во рту, я машинально облизнула пылающие губы, и терпение зеленоглазого наваждения лопнуло. Издав нечто гневно-гортанное, он захватил мои губы в поцелуе, и в тот же миг моими они и быть перестали, размыкаясь под его напором, сдаваясь под мягко-волнообразными, но, безусловно, агрессивными движениями его языка. Провалившись в тот же самый бездонный колодец, что и двенадцать лет назад, я будто со стороны увидела, как мои руки сначала упали вдоль тела бессильными плетьми, признавая полную капитуляцию, но сразу же взлетели заполошными птицами вверх, впиваясь в волосы Макса, спина прогнулась сама собой, вжимая занывшие соски в его грудь, глаза закрылись, удерживая под веками всю бурю нахлынувших ощущений. И уже не имело никакого значения, что в мире существует такое понятие, как стыд, когда, огладив мой бок, ладонь Макса стремительно скользнула вниз, торопливо сжала ягодицу, спустилась чуть ниже, задирая ткань, и подхватила мое бедро, чтобы, не встретив никакого сопротивления, закинуть на свое, дав ему возможность уже совсем по-хозяйски вклиниться между моих раздвинувшихся ног. Вторая рука надежно удерживала мой затылок, не позволяя отступить под все набирающим темп и интенсивность… нет, уже никаким не поцелуем – актом сексуального завоевания. Макс больше не деликатничал – жадно вылизывал мой рот, врывался языком, утверждая свое господство над этой территорией, и ему явно было плевать, что все способное возразить против этого испарилось бесследно. Я не помнила, почему нельзя, могла лишь вопрошать сдавленными, поглощаемыми им стонами, отчего так долго мы не переходим последнюю грань.
– Котик, неужели мы не можем подняться на второй этаж по лестнице? – полыхнул в затуманенной голове звонкий голос Алекс. – Ты меня за старуху совсем держишь? Нет, нет, не надо мучительно краснеть ушами и бегать глазками. Я все вижу. А глазки-то какие красивые. Ах, шалун! Ты меня клеишь, что ли? Прости, красавчик, но на твою шею у меня нет ни одного ошейничка. Я, знаешь ли, предпочитаю более субтильных пусиков.
Громкий цокот башенно-высоких любимых Алекс каблуков моментально отрезвил поплывший мозг. Боги мои, боги! Что за прелестную картинку она сейчас увидит: мы с Максом, который, кстати, ее зять, на лестничной клетке, я в ночнушке и халате, с нечесаными лохмами на голове, целуемся как ушибленные гормональной бурей подростки! Я подняла руку, чтобы поправить хотя бы распахнувшийся ворот, но Максим Владимирович цапнул ее на подлете и, недобро усмехнувшись, процедил:
– Не вздумай опять дать мне пощечину, торопыжка. Иначе я разложу тебя прямо у этой стенки, и твоему удовольствию будет долго завидовать весь подъезд.
