– Алекс, передай трубку Светлане, ради всех святых. – Я прижался разгоряченным лбом к холодному стеклу окна, выходящего на служебную парковку.
– Макс… э-э-э… Владимирович? Не переживай…те, у нас все нормально, правда, – Светочкин голос в трубке звучал устало и немного то ли виновато, то ли… не знаю, в общем, скомкано как-то.
– Где вы, черт бы вас обеих побрал? Что за байки про Эрмитаж? – я не рычал и не ругался, понимал, что против Алекс и ее безумных идей у Ланы не было шанса выстоять.
– Ну-у-у, Александра Мервиновна решила, что для того чтобы сгладить мерзкое впечатление от встречи с некоторыми не самыми приятными личностями, ей надо срочно переключиться на прекрасное. Самым прекрасным на тот момент ей показался зал Родена в Эрмитаже. С ним, правда, вышла заминка…
– Это помимо того факта, что Эрмитаж закрывается в шесть вечера? – Я очень старался не допустить язвительных ноток в свой тон, но они так и рвались на волю.
– Ну да, просто этот зал несколько лет назад фырм… рам… рас-фор-ми-ро-ва-ли. – Странно, мне показалось, или язык у Светочки начал заплетаться? – И теперь скульптуры в большинстве своем стоят в запасниках либо раз-бро-са-ны по другим залам. – На заднем фоне послышались возмущенные вопли Алекс про извращенцев от культуры и закат цивилизации, которая прячет Родена, но выставляет бездарную мазню жопоруков. – Э-э-э, в общем, Алекс подключила кое-какие свои связи, и нас провели по всему Эрмитажу, включая запасники. Короче, полночи мы провели там, а потом поехали завтракать в Англетер, и она решила провести день-другой в Питере. Я тут, честное-ик-пардон-ик-слово-ни-ик-при-чем, – последнюю фразу Света пробормотала почти нечленораздельно.
– Тогда зачем было переться в Эрмитаж ночью? – недоумевал я, постукивая головой об окно.
– Максюша, ну что ты некуражный такой! – завопила Алекс, явно услышав мой вопрос. – Ночью мне никто не мешал встать на колени перед «Вечной весной» и возблагодарить Вселенную за эту красоту! Ночью мне никто не мешал в полный голос рассказывать историю любви и предательства, обожания и пренебрежения, вдохновения и безумия – историю Огюста Родена и Камиллы Клодель. Ик…
– Все с вами ясно, куражницы, вашу мать! – Я бросил трубку и отключил на хрен все телефоны, чтобы не сорваться на ни в чем не повинных людей.
А еще через три часа сидел в самолете, летевшем в Санкт-Петербург, успев прямо перед регистрацией забронировать номер в «Астории», последний, зар-раза, самый дорогой, зато с видом на Исакий и в паре десятков метров от насмерть забитого постояльцами «Англетера»!
***
В «Англетере» зажигали. Судя по количеству стоящих рядом пустых туристических автобусов, делали это давно, успешно и с истинно русским размахом. Окинув быстрым взглядом разруху и хаос, царящий в отдельно взятом вполне себе уважаемом (ранее) пятизвездочном отеле, я узрел целехонькую, веселящуюся со вторым пилотом и стюардессой-мулаткой госпожу Гордон – все трое под вспышками камер европейских туристов лихо отплясывали дикую смесь джиги, ламбады и рок-н-рола на сцене, окруженной галдящей толпой. За барной стойкой я увидел нашего отставного винг коммандера Роял Эйр Форс (подполковника ВВС Великобритании) Ее Величества – Ника Пэчборда, первого пилота, на протяжении последних двадцати лет бессменного командира экипажа личного самолета Алекс, перед непробиваемой, чисто английской сдержанностью которого пасовала порой даже сама Мегера. Этот бравый вояка со стальными нервами и холодным разумом всегда был трезв, невозмутим и готов к полету куда угодно, кроме России. Он совершенно откровенно не любил сюда летать, проговорившись как-то, что это единственная страна, в которой все всегда идет не по графику: погода не соответствует прогнозам, планы госпожи Гордон всегда катятся кувырком, вместо Москвы приходится лететь в Астрахань или Владивосток, водка оказывается крепче бочкового виски, а женщины возмутительно красивы даже без обработки фотографий фотошопом – ну невозможно работать абсолютно! Очевидно, и сейчас в очередной раз что-то пошло не так: то ли налитая в пивной бокал янтарная жидкость была сопоставима по крепости с водкой, то ли женщина с низкой социальной ответственностью, сидевшая рядом, оказалась прямо-таки подсудно хороша, но Ники, как заведенный, кивал бритой башкой, при каждом кивке старательно утыкаясь породистым носом в изумительный бюст блондинки, что-то горячо ему втолковывавшей. А дева и правда притягивала мужской взгляд вне зависимости от степени его трезвости: стильный типа «офисный» костюм того странного нынче модного цвета, при котором категорически непонятно – женщина одета или полностью обнажена, подчеркивает соблазнительные изгибы, изящные стройные ножки обуты в кроваво-красные туфельки на тончайших металлических шпильках высотой с Эйфелеву башню, на которых, пожалуй, только возле шеста и можно удержаться на ногах, шикарная грива золотистых локонов скрывает лицо, но оно уже и не важно, с такой-то фигуркой! Прямо питерская белокурая бестия высочайшей марки! Хм, и по чем, интересно, такая красотка берет за ночь? Не то чтобы прям хотелось, но определенно заинтересовала, скажем так, чисто гипотетически. Нет, Нику я совершенно точно не собираюсь переходить дорогу, к тому же мне уже нехорошо становится при мысли о том, во что этот бешеный квартет мог втравить моего Светика, с ее-то неподготовленной к таким выкрутасам психикой! Но вот попробовать спросить у коммандера надо, даже в таком состоянии он может сконцентрироваться и выдать столь необходимую мне информацию. Так что я, крадучись, начал передвигаться в сторону бара, мимикрируя под стены и стараясь не попасться на глаза буйствующей во хмелю Алекс.
– …и понимаешь, ведь я же старше его, прикинь, на херову тучу лет, а? Он же мне в сыновья почти что годился, я ж его училка была. А меня ну так вставляло, что ну вообще не могушечки как стыдно было, а ничего поделать не могла, прикинь?
– М-м-м… Ё…
Если бы мне сейчас прилетел в башку «тае тад», мне было бы проще удержаться на ногах, чем при осознании того бесконечно охренительного факта лицезрения моей нелепо одевающейся скромняшки Светули в роли роковой красотки: бюст, ножки, шпильки, локоны, твою мать! Но эффект от ее преображения многократно усилился и даже перекрылся дошедшим до меня смыслом ее сумбурной речи.
– Вот! Ты понимаешь! Ты меня понимаешь! А я сама себя не понимала, да? И он такой глазюками своими зырьк-зырьк, а у меня аж в коленях так мягко-мягко становилось, а вот тут, – гулко сглотнув, я узрел, как Светлана Николаевна совершенно бесстыдно, абсолютно, даже я бы сказал, бессовестно-развратно огладила обеими руками упакованные в дорогое шмотье верхние девяносто, которые и без этого провокационного жеста привлекали самое пристальное к себе внимание, – наоборот, аж в горошину все стягивалось и так это – тырьк-тырьк в них…
– Аргхм… Во-о-о…
Собственное сердце вдруг пустилось скакать, изображая чокнутого футбольного фаната, чья команда победила на Чемпионате мира. Да какого там мира! Чертовой Вселенной!
– Ну да! И я ж о том! Ты такой славный, ты все-все понимаешь. Хороший, ох, Ники, ты такой хороший. Вот чего бы мне не влюбиться в какого-нибудь такого хорошего-хорошего, милого-милого мужика, как ты, к примеру, – такой вот милый, такой добрый, такой понимающий, прямо Теди-берчик такой. Чё меня так на этого засранца малолетку тянет, а? – по-бабьи всхлипнув, Светуля щелкнула пальчиками бармену и продекламировала: – Плесните волшебства в хрустальный… ик… звон… бокала. Чё там дальше?
