– Интересно, это они все здесь такие расхлябанные? – нервно шагая по комнате, спросил я в пустоту, избегая пристального, полного участия взгляда своей еще одной несравненной женщины. Может, уже единственной из оставшихся в моей жизни. А в это верить я не хочу! Не хочу этого удушающего кома в горле. Не хочу поддаться бешеному порыву кинуться сейчас к Свете и вцепиться в нее, обнимая, целуя, прижимаясь к коже, как слабак, убеждая себя таким вот примитивным способом, что она-то еще никуда не делать из моей жизни.
– Он не расхлябанный. Он просто доверяет нам, – тихо ответила Светуля, не сводя с меня глаз.
– Он нас видит первый раз. С чего бы это?
Господи, да какое дело мне до этого смуглого пацана?! Но лучше уж говорить о нем и его несуществующей вине, всех долбаных полицейских на Кубе, да хоть о погоде, но не о…
– Макс, ты растерян и зол. Жора – хороший мальчишка, чья мама наверняка скучает по родине. – Света встала и перехватила меня в середине очередного вояжа из угла в угол кабинета, обняв со спины, прижавшись щекой между моих лопаток и положив ладонь прямо в район молотящего сердца, волшебным образом замедляя его этим простым прикосновением, снимая часть вдавливающей в землю тяжести с моих плеч. – Возможно, она просто передала ему невольно любовь ко всему русскому. Вот он нам и доверяет, перенося мамины эмоции.
– Неоправданно, – возразил я уже ворчливо, а не раздраженно, накрывая ее ладонь своей. Ну вот и все, малюсенький контакт – и мой мир опять практически целый. Все еще переживает землетрясение в сто баллов, но выстоит. – Люди попадаются всякие. В любой национальности.
– А вот и ваш чай, – с неизменной широчайшей улыбкой в комнату заскочил парнишка с двумя огромными кружками, стоявшими на подносе вместе с сахарницей и – вы только посмотрите – вазочкой с баранками, явно выпеченными в домашних условиях, щедро посыпанных коричневым тростниковым сахаром и дробленым жареным миндалем. – Мама моя баранки делает – очень вкусно с чаем. Попробуйте.
– Жора, спасибо тебе большое. И маме твоей большое спасибо. Мы бы тут без вас пропали, – Светочка искренне улыбнулась мальчишке, отстраняясь чуть от меня, а тот засиял еще ярче – лампочкой на новогодней елке.
– Хорхе, скажи, а что было в том факсе из Лондона? – встрял я в их милую беседу, демонстративно схватив мое спокойствие и адекватность за руку и переплетя наши пальцы.
– Ой, я английский знаю хуже, чем русский. Но со слов напарника и то, что увидел, это что пропал какой-то важный мистер – Алекс Гордон. И что его дочь считает, что вы организовали это похищение. Вы берите баранки, они сладкие, вкусные.
– Спасибо. – Я все-таки взял предложенное угощение и пригубил напиток, пользуясь только одной, свободной конечностью.
Жора не обманул. И чай, и домашние бараночки действительно оказались очень вкусными. И именно в этот момент, прихлебывая душистый краснодарский, меня снова накрыло осознанием: Алекс. Больше. Нет.
Ищи – не ищи, ее просто больше нет с нами.
И я уже никогда не услышу ее хрипловатый смешок, не почувствую на плече сухую крепкую ладошку, не потру радостно руки, одержав редкую победу в словесной перепалке, не докажу ей свою правоту в отношении наших биржевых тактик и стратегий.
Алекс нет.
Я снова осиротел. Как двадцать с копейками лет назад, когда папа, пряча глаза, говорил, что мама в больнице, что к ней нельзя, что она устала, что ей надо больше отдыхать. А потом, в один прекрасный день, няня помогла мне надеть черный костюм, дала какое-то резко пахнущее лекарство и отвела за руку вниз, к ожидавшему отцу, одетому тоже во все черное. И мы поехали на кладбище…
– Макс, любимый, я здесь, я рядом, посмотри на меня. – Тихий шепот заставил вынырнуть из мрачных детских воспоминаний. – Мне Марина написала, потому что твой телефон недоступен. Папе лучше. Ему даже разрешат на Рождество – которое наше, православное – выйти на вечер из больницы и отметить его с семьей.
– Это очень хорошо.
– И Генерал тоже писал, я тебе забыла сказать. Нам тридцать первого утром пришло сообщение, что мы выиграли первый тендер, ну, тот, который местный. Помнишь?
Я помнил. Вроде.
– Угу. Замечательно.
– Макс, а еще я люблю тебя. Давно уже люблю. Мне кажется, что всегда любила.
Я медленно повернулся к своей рыбке золотой, позволяя свету и теплу от ее слов просочиться сквозь вновь начавшую меня душить липкую пелену черного отчаяния. Она сидела рядом и смотрела прямо в глаза.
– И я… – она нервно пожевала губу, но потом упрямо вскинула свой острый подбородок и почти свирепо рявкнула: – И я предлагаю тебе на мне жениться. Понял?
– Предлагаешь? – сглотнув, уточнил я, чувствуя горячую щекотку в уголках глаз.
– Да! Нет! Настаиваю! – уже гораздо тише ответила Светуля, теряя часть своего боевого пыла.
– А если я… – не знаю зачем поддразнил я.
– Ты не посмеешь! – охнула она, краснея.
– А вдруг…
– Я тебя стукну больно сейчас, – пригрозила моя валькирия, действительно сжав кулаки.
Улыбка прорвалась сквозь душевную боль, опять начав склеивать кровоточащие трещины внутри, и я обнял любимую за плечи, поцеловал в висок.
– Ну, в таком случае я окажу себе честь и стану твоим мужем. А ты уже забирай давай скорее мои сердце и руку. А то они мне последнее время совсем лишними стали.
– Забираю и обязуюсь хранить и оберегать их, – согласилась она со счастливым и облегченным вздохом, прижимаясь ко мне плотнее, заверяя, что ничто не разбилось безвозвратно.
Следующие несколько недель смазались в моей памяти размытым пятном чего-то серого, мрачного, бессонного. Я торчал в лондонском офисе, отпаивал истерикующую Джесс, которая уже через два дня после своего заявления рыдала на моем плече, прося прощения и обвиняя себя во всех грехах. Исчезновение Алекс вызвало резкую негативную реакцию на всех биржах, и кроме организации поисково-спасательных операций я еще вынужден был заниматься разгребанием завалов финансовых. Кое-что в чем потерял, кое-где, помня уроки тещи, смог даже заработать, как бы гадко это ни звучало.
Заместитель Николаса все это время просто жил на островах Французской Полинезии – самой близкой твердой суше к месту происшествия.
Через полторы недели мы нашли первые свидетельства катастрофы – обломки самолета, которые нашими безопасниками были опознаны как части самолета Алекс. Еще через неделю был поднят и расшифрован черный ящик, и мы услышали последние слова Алекс и Ника.
«Госпожа Гордон, впереди грозовой фронт».
«Ники, просто делай что должен».
«Вы пристегнуты, Алекс?»
«Ник! Я в полном порядке, как всегда. Откуда эта нервозность в твоем голосе?».
«Я один. Это была ошибка. Я могу не справиться».
