Жадно облизываю сухие губы, ощущая, как передергивает от холода и отвращения к самой себе, как трясет в лихорадке каждую клеточку тела, небрежно брошенного на пол и облитого водой. Я плохо помню, как здесь оказалась, но точно помню девушек в белых oдеяниях, что вылили на меня несколькo ведер прохладной воды, и оставили здесь, у небольшого камина, в котором беспрерывно потрескивает пламя.
Подсознание подбрасывает мне ужасающие картинки из воспоминаний: окровавленные тела, и осатанелый взгляд человека, который прекратил маскарад похоти, устроенный Минорой, но я отгоняю их прочь, не желая тратить последний, крошечный запас сил, что у меня остался, на жалость к себе и пoпытки вспомнить то, что хочется забыть на веки.
Я хочу никогда этого не знать. Я просто хочу никогда не вспомнить подробности той ночи.
Отчаянно пытаюсь встать, беспомощно барахтаясь на полу, приподнимаясь, и вновь падая, двигаясь так, словно все кости в моем теле переломаны. Пытаюсь не думать о причинах агонизирующей боли, пульсирующей внутри самых чувствительных мест моего тела. Огнем горит живот, горло, бедра, грудь… я чувствую себя растерзанной на крошечные кусочки, и прекрасно понимаю, что нет никакого волшебного заклинания, которое соберет мою душу.
Разве что я сама, усилием непоколебимой воли, смогу это сделать . Я сама перестала бороться, слишком рано перестала, позволяя Миноре выпивать меня досуха, истязать, унижать, и забыла о том, кто я, кем считал меня отец, и кто я для народа Элиоса.
Символ веры. Огненная птица, исцеляющая раны своей песней.
Выжить любой ценой, вернуться, вспыхнуть, возродиться, показать минтам, что им нужно бороться за свою свободу, право на счастье и жизнь — первое, что я должна сделать.
На смену боли, отчаянью, унижению и жалости к себе, пришла опаляющая изнутри кожу ярость, и беспрерывным потоком зациркулировала по венам, превращая меня в проснувшийся вулкан, способный взорваться в любую секунду.
Зрение становится все четче и четче, я окончательно прихожу в себя, впервые, за долгие месяцы, ощущая полную ясность в сознании, и слепую уверенность в том, что очень скоро окажусь в храме Арьяна, где мне предстоит серьезный разговор с Нуриэлем, который обязан стать моими руками в войне, против того, кто когда-то владел и его душой.
Оглядывая место, в котором я оказалась, с облегчением понимаю, что это не темница, а небольшая комната, заваленная старым хламом… вздрагиваю всем телом, замечая, как к моим ногам ползет с дюжину маленьких дагонов. Их покрытые блестящей чешуей тела заворачиваются в склизкие кольца, и они поглядывают на меня, перешептываясь между собой, раскрывая ядовитые пасти, заставив меня вспоминать встречи, с достигшими зрелого возраста, дагонами в Нейтральных землях.
До меня наконец доходит, почему несмотря на проснувшуюся внутри силу, мне было так трудно встать — мои запястья уже заняли привычное для себя положение на пояснице, намертво перевязанные морским узлом. Отчужденным взглядом я рассматриваю новые следы от чужеродных, грязных мужских прикосновений, оставившие новые гематомы на моем обнаженном теле.
Я не помню, что со мной произошло. А значит этого не было.
Шрамы, грязь, остатки чужой крови, соленый пот и тошнотворный запах, от которого никогда не отмыться… я лишь на миг позволяю себе задрожать, когда воспоминания пытаются ворваться в мою голову, пробить защиту, завладеть разумом и душой, и как сейчас, вижу перед собой горящие дьявольским огнем глаза, не знающие пощады и сострадания.
Взгляд зверя, за гранью безумия. Взгляд палача и чудовища, восставшего из преисподней. Взгляд, принадлежащий самому Саху, а не Кэлону, которого я надеялась увидеть живым. Все эти месяцы, в самых отдаленных уголках своей израненной души, я тешила себя этой надеждой, но пришло время попрощаться с детской любовью, и стереть его имя в пыль, так же, как когда—то он стер с лица Элиоса мое.
Слишком долгое время я спала , спрятавшись в горстке пепла, подобно сгоревшему фениксу, но теперь, когда меня довели до края и столкнули в бездну, мне больше нечего терять.
Я подхожу к небольшому окну — единственному источнику света, и разглядываю фигуры, выкованные изо льда, стоящие по бокам от снежной дорожки, ведущей к замку, в котором я сейчас нaхожусь. Я всегда думала, что Креон — мертвая, ледяная земля, где выживают только не способные на созидание, исчадия Саха. Холод, смерть, первозданное зло — вот ключевые ассоциации, которые возникают у каждого минта, когда речь заходит о Kреоне. Неприятное ощущение зарождается в груди, когда мой взгляд упирается в крыши, сверкающих от кристально чистого снега сооружений, домов и храмов. И меня не может не настораживать невероятная внешняя архитектурная схожесть этого места и моего дома. Слезы Ори достаточно редки в Элиосе, но, если бы они покрыли крыши домов и улицы, заковали в лед русла рек, разделяющие семь пересечений, то я могла бы подумать, что нахожусь дома. Но без всяких сомнений, я в Kреоне, и, несмотря на всю тьму и мрачность этого места, оно прекрасно настолько же, насколько и ужасен Бог, который создал эту землю.
«Моя рия. Будь сильной.»— слышу нежный голос Элейн, эхом отдающийся от ледяных скульптур, но знаю, что, слышу его только я.
«Даже если мне удастся вернуться в Элиос, я не представляю, как смогу сделать для своего мира то, что не под силу даже Нуриэлю… он проигрывал сражение за сражением, потерял сотни воинов… я ничего не смыслю ни в стратегии, ни в военном деле. Я не знаю, как мне помочь Элиосу, и не понимаю, почему я — тот самый символ веры, для всех минтов, Элейн…»
«Твоя сила в другом, Мандиса. Войну оставь мужчинам. Символ веры, это не просто символ, это сила. Минты теряют веру в Ори, и им проще сдаться. Сложить оружие и согласиться на ту жизнь, что предлагают посланники Саха. Они хотят, что бы все закончилось как можно скорее, им не за что сражаться, ведь не осталось ни одного потомка Правителей, достойного их усилий и веры. Они не подчиняются Нуриэлю, Правителю, который однажды их предал. Смысл войны не в том, что бы одержать победу, Мандиса. Смысл в том, чтобы достичь равновесия тьмы и света. Ты найдешь аспис, моя рия. Ты единственная, кто может им завладеть. Это и будет тот символ, который наделит каждогo минта непоколебимой верой в Ори, и посланники Саха падут на колени, когда увидят этот свет небывалой силы.»
«Но почему только я могу завладеть им? Почему?»
«Ты очень скоро об этом узнаешь, Мандиса… исход близко, и он неизбежен.»
Не в силах больше слушать эти сказки, я резко дергаю плечом и возвожу глаза к небу, мгновенно вспыхивая:
— Гдe ты была, когда я в тебe так нуждалась, Элейн? Сах подери! Ненавижу вас, проклятые Боги! Я вас всех ненавижу! — кричу я, надрывая горло. Так сильно, что даже маленькие дагоны расползаются в стoроны с нeдовольным шипением. — Вот и сидите там, мерзкие твари! — сжимая зубы, приказываю я, глядя в желтые стеклянные глаза одного из змееподобных созданий, широко раскрывшего свою пасть с крошечными клыками.
