— Значит, вы не могильщик? — воскликнул Фошлеван, цепляясь за эту хрупкую веточку.
— Одно другому не мешает. Я совмещаю эти две профессии.
Фошлеван не понял последнего слова.
— Пойдем выпьем, — сказал он.
Тут надо сделать одно замечание. Фошлеван, как ни велика была его тревога, предлагая выпить, обходил молчанием один пункт: кто будет платить? Обычно Фошлеван предлагал выпить, а дядюшка Метьен платил. Предложение выпить со всей очевидностью вытекало из нового положения, созданного новым могильщиком; сделать подобное предложение, конечно, было необходимо, но старый садовник намеренно оставлял пресловутые, так называемые раблезианские четверть часа во мраке неизвестности. Несмотря на все свое волнение, Фошлеван и не думал раскошеливаться.
Могильщик продолжал, презрительно улыбаясь:
— Ведь есть-то надо! Я согласился стать преемником дядюшки Метьена. У кого есть почти законченное образование, тот становится философом. Работу пером я сочетаю с работой заступом. Моя канцелярия на рынке, на Севрской улице. Вы знаете тот рынок? Это Зонтичный рынок. Все кухарки из госпиталей Красного креста обращаются ко мне. Я стряпаю им нежные послания к солдатикам. По утрам сочиняю любовные цидулки, по вечерам копаю могилы. Такова жизнь, селянин!
Похоронные дроги двигались вперед. Тревога Фошлевана дошла до предела; он озирался по сторонам. Со лба у него катились крупные капли пота.
— А между тем, — продолжал могильщик, — нельзя служить двум господам. Придется сделать выбор между пером и заступом. Заступ портит мне почерк.
Дроги остановились.
Из траурной кареты вышел певчий, за ним священник.
Одно из передних колес катафалка задело кучу земли, за которой виднелась отверстая могила.
— Комедия! — растерянно повторил Фошлеван.
Глава шестая.
Между четырех досок
Кто лежал в гробу? Нам это известно. Жан Вальжан.
Жан Вальжан устроился в нем так, чтобы сохранить жизнь, чтобы можно было хоть и с трудом, но дышать.
Удивительно, до какой степени от спокойной совести зависит спокойствие человека вообще! Затея, придуманная Жаном Вальжаном, удавалась, и удавалась отлично со вчерашнего дня. Он, как и Фошлеван, рассчитывал на дядюшку Метьена. В благополучном исходе Жан Валъжан не сомневался. Нельзя себе представить положение более критическое, нельзя себе представить спокойствие более безмятежное.
От четырех гробовых досок веяло умиротворением. Казалось, спокойствие Жана Вальжана восприняло нечто от мертвого покоя усопших.
Из глубины гроба он имел возможность наблюдать, и он наблюдал за всеми этапами той опасной игры, которую он вел со смертью.
Вскоре после того как Фошлеван приколотил верхнюю доску, Жан Вальжан почувствовал, что его понесли, а затем повезли. Толчки становились реже — он понял, что с мостовой съехали на утоптанную землю, то есть проехали улицы и достигли бульваров. По глухому стуку он догадался, что переезжают Аустерлицкий мост. Во время первой остановки он догадался, что подъехали к кладбищу; во время второй он сказал себе: «Могила».
Внезапно он почувствовал, что гроб приподняли, потом послышалось трение о доски; он сообразил, что гроб обвязывают веревкой, чтобы спустить его в яму.
Потом у него как будто закружилась голова.
По всей вероятности, факельщик и могильщик качнули гроб и опустили его изголовьем вниз. Жан Вальжан окончательно пришел в себя, когда почувствовал, что лежит прямо и неподвижно. Гроб коснулся дна могилы.
Он ощутил какой-то особенный холод.
Леденящий душу торжественный голос раздался над ним. Над ним медленно, — так медленно, что он мог уловить каждое из них, — произносились латинские слова, которых он не понимал:
Qui dormiunt in terrae puluere, evigilabunt: alii in vitam aeternam et alii in opprobrium; ut videant semper
[65]
.
Детский голос ответил:
— De profundis.
Строгий голос продолжал:
— Requiem aeternam dona ei, Doniine
[66]
.
Детский голос ответил:
— Et lux perpetua luceat ei
[67]
.
Он услышал, как по крышке гроба что-то мягко застучало, словно дождевые капли. Вероятно, гроб окропили святой водой.
«Скоро кончится! — подумал он. — Еще немного терпения. Священник сейчас уйдет. Фошлеван уведет Метьена выпить. Меня оставят. Потом Фошлеван вернется один, и я выйду. На все это уйдет добрый час времени».
Строгий голос возгласил вновь:
— Requiescat in pace
[68]
.
Детский голос ответил:
— Аmеn.
Жан Вальжан, напрягши слух, уловил что-то вроде удаляющихся шагов.
«Вот уже и уходят, — подумал он, — я один». Вдруг он услышал над головой звук, показавшийся ему раскатом грома.
То был ком земли, упавший на гроб.
Упал второй ком.
Одно из отверстий, через которые дышал Жан Вгльжан, забилось землей.
Упал третий ком.
Затем четвертый.
Бывают обстоятельства, превосходящие силы самого сильного человека. Жан Вальжан лишился чувств.
Глава седьмая,
из которой читатель уяснит себе, как возникла поговорка: «Не знаешь, где найдешь, где потеряешь»
Вот что происходило над гробом, в котором лежал Жан Вальжан.
Когда похоронные дроги удалились, когда священник и певчий уселись в траурную карету и уехали, Фошлеван, не спускавший глаз с могильщика, увидел, что тот нагнулся и схватил воткнутую в кучу земли лопату.
Фошлеван принял отчаянное решение.
Он стал между могилой и могильщиком, скрестил руки и сказал:
— Я плачу!
Могильщик удивленно взглянул на него.
— Что такое, деревенщина?
Фошлеван повторил:
— Я плачу!
— За что?
— За вино.
— За какое вино?
— За аржантейльское.
— Где оно, твое аржантейльское вино?
